Осень давнего года. Книга вторая - страница 36

Я забыла сообщить вам, дорогие читатели: за этим разговором мы уже давно прошли равнину и сидели теперь на берегу реки. Кирилл Владимирович, отдохнув по дороге на Санином плече, бодро вышагивал у кромки воды. Впрочем, взгляд его в это время не отрывался от Акимова. Иногда скворец одобрительно кивал рассказчику. Было совсем светло. Небо сияло над нами ровной голубизной. За рекой играл яркими красками восход. Но солнце почему-то все не показывалось из-за горизонта! Может, тоже ждало, пока Антон закончит свою историю? Светка с любопытством спросила:

– Ну, и какая получилась у бабушки картина?

Акимов горделиво усмехнулся:

– Необыкновенной красоты! Эти золотые и серебряные стежки углубили ее и оттенили, понимаете? Честное слово, лес, и озерцо, и небо над ними были как настоящие. Ну, будто бы их не баба Настя вышила, а какой-то великий художник нарисовал! Просто за душу брало, когда на ту картину посмотришь: словно бы тихий свет из нее струится, и нежность, и любовь. Бабушка три недели ее заканчивала, нам не показывала. И вот однажды – опять выходной, помню, был – позвала она нас всех утром к себе в спаленку. Мы зашли. А бабуля сидит на кровати, счастливая такая, веселая, в новую кофточку нарядилась и даже губы подкрасила! Молча берет со столика сложенную вышивку и протягивает нам. Папа картину у нее принял, развернул бережно напротив света. Мы на нее втроем глянули – и тоже сначала слов не нашли. Стоим, любуемся на красу чудесную и только смеемся от радости, как маленькие. Потом, конечно, спохватились. Обнимать ее кинулись, целовать, поздравлять – такая у нас веселая суматоха поднялась! Поэтому никто и не заметил, что рядом с нами вдруг соседка тетя Галя оказалась – она забежала у мамы муки попросить: не хватило ей немного на оладьи. Двери у нас в деревне закрывать не принято – вот тетя Галя и вошла свободно. Слышит: шум идет из бабулиной спаленки. Она туда. Поздоровалась степенно, как между соседями принято, сказала маме про муку. Но – на картину глянула, которую папа Валера успел у окна развесить, чуть ее скотчем прихватив. Замерла тетя Галя, смотрит на нее – не шелохнется. Мы тоже молчим, не мешаем ей. Вот она налюбовалась досыта тайгой и озером, вздохнула и говорит: «Вы уж меня простите, соседи дорогие, если что не так. Но на подобное диво грех вам одним-то смотреть будет. Я сейчас пройдусь по деревне и всем расскажу, какую картину Вы, Настасья Терентьевна, руками своими золотыми вышили. Столь тонкого мастерства и неги, в вышивании разлитой, у нас еще никто не видывал – значит, пусть все о чуде, Вами сотворенном, проведают! Беспокойство, конечно, будет вам, соседушки мои, но ничего не поделаешь. Прощевайте пока, не могу больше бездельно стоять, ноги сами несут меня к людям. Встречайте вскорости гостей!» – и выбежала от нас, забыв, конечно, про муку. Папа Валера сразу в сарай за рейками пошел, чтобы успеть до того, как деревенские к нам явятся, рамку для картины сколотить, натянуть на нее вышивку и на почетное место в общей горнице на стену приладить. Мама начала прибираться, я – ей помогать. А Мурочка вспрыгнула на кровать к бабуле и давай ее за рукав с постели стягивать. Баба Настя засмеялась и говорит: «Ну, видно, и вправду не по чину мне сегодня в постели лежать. Придут люди на работу смотреть – а я их не уважу, не поговорю с ними светло и душевно? Помоги-ка мне, невестушка, встать да хорошенько приодеться. Встречу-ка я гостей в общей горнице, у стола в красном углу, как и полагается по обычаю». Ох, ребята, что было в тот день у нас в доме! Опять все деревенские явились в полном составе – исключая только параличных, те ходить не могли. Древние старики и старухи приплелись, малышей родители на руках принесли. И вы знаете, ребята, замолкали перед бабулиной картиной даже самые злющие тетки, которые до опупения о соседях сплетничать любят – есть у нас такие в селе, штук десять их наберется. Так вот, и эти балаболки вздыхали умильно и улыбались, на вышивку любуясь. Настоящая демонстрация получилась, честное слово! Вечером директор клуба Юрий Викторович прибежал – он о том, что произошло, последний узнал, потому что уезжал на выходные к родне в Омск. Постоял перед картиной, благоговея, и говорит бабушке: «Позвольте мне, Настасья Терентьевна, выразить глубочайшее восхищение Вашим художественным талантом. Вот что значит истинный мастер своего дела! Счастливы теперь будут Ваши родные каждый день видеть столь бесподобную красоту. Но справедливо ли это будет? Искусство должно принадлежать народу. Так, может быть, Вы не сочтете за труд передать эту редкостную работу в дар клубу? Пусть и наши односельчане, и все приезжие в любое время приходят и смотрят на нее. Пусть радуются и возвышаются душой! Принимаете ли Вы, Настасья Терентьевна мое предложение?» А бабуля и говорить уже не может – только кивает в ответ, и улыбается, и плачет. Вдруг баба Настя закрыла глаза и повалилась со стула – кое-как успели папа с мамой ее подхватить. Юрий Викторович тоже поспешил помочь. Отнесли бабулю в спаленку, уложили на кровать, нашатырем отходили. А она, отдышавшись, сразу говорит директору клуба: «Справедливо Вы, мил человек, молвили про мою вышивку. Пусть она в общественном месте висит, людей радует. Иди, Валера, с Юрием Викторовичем в большую горницу. Отдай ему картину». Папа вздохнул – но совсем легонько: жаль ему немного было с такой красотой расставаться. Я, ребята, тогда вместе с ними пошел – помогать вышивку со стены снимать. Боялся: вдруг зацепится полотнище за гвоздь да порвется? Тогда и бабе Насте, и нам, и всей деревне настоящее горе будет! И вот, когда мы с папой убрали картину со стены, в комнате сразу будто свет погас. Пусто в ней и как-то глухо стало. Но делать нечего: вздохнули мы, завернули вышивку в газеты, обмотали скотчем для надежности и вручили директору клуба. Он сказал: «Спасибо, вы очень любезны!», пожал нам с папой руки, попрощался и ушел с картиной. Уже на другое утро ее повесили в клубном фойе – там большие окна, простор, воздуху много, поэтому на бабулиной работе каждый лучик засиял, каждый стежок нежно заиграл. Слух о ней быстро долетел до Омска, а потом и до Москвы. Приезжали разные комиссии. Ученые дяденьки и красивые тетеньки ахали, глаза закатывали и очень просили уступить им вышивку: кто на время – на выставке ее показать, а кто и продать насовсем за большую цену. Но Юрий Викторович на их уговоры не поддался, стоял на своем: это, мол, Настасья Терентьевна нашим односельчанам подарила, а значит, быть картине в клубе – и точка!