– Надо же, стоит себе, бороду поглаживает, как нормальный человек. Нас вроде бы не замечает. Любой посмотрит и скажет: отец соскучился по сыну, пришел его проведать. А нежный папаша сейчас, небось, только и думает, что о двадцати рублях, обещанных Афанасию за ложь. Мечтает поскорее сгрести их зелеными лапами и прижать к сердцу.
Мы с досадой отвернулись от Дормидонта. Народу-то, народу перед воротами! Чванные, богато одетые бояре. Строгие бородачи с бумагами под мышкой и чернильницами, привязанными у пояса. Они в кафтанах поскромнее – наверное, это дьяки и подьячие. Но почему-то никого из посетителей не впускают в городок! Мы, скрытые от посторонних глаз, могли бы сейчас легко пробраться в Пресбург в общей толпе. Только как это сделать, если ворота не открывают?! Через высоченные стены нам не перелезть, а время не ждет!
Из-за левого угла крепости послышался отчаянный плач и звуки ударов. Низкий голос со сдерживаемой яростью забубнил:
– А ты как думал? Твой отец у меня в позапрошлом годе денег занял – якобы тягло заплатить – и не отдал! Продал сыночка в закладники за давний долг – вот теперь терпи, терпи, терпи!
Опять свист плети. Ребенок, захлебываясь, тонко визжал под ударами.
– Что там происходит, князь Иван Борисович? – спросил кто-то сзади нас.
– Да не беспокой себя понапрасну, Борис Алексеевич. Обычное дело: Федька Шакловитый опять своего ростового холопа учит, – равнодушно ответил вельможе собеседник. – Каждый раз боярин, сюда приезжая, хлещет ребятенка беспощадно – уж не знаю, за какие вины. Только, слышь, толку в этом я вижу немного: холоп-то уж больно мал, на вид не старше семи годков. Ну, что подобному крохе внушить можно? Проплакался он, встряхнулся, да и сразу забыл господское поучение по своей детской глупости.
Мальчик продолжал кричать, и слушать его стоны было просто невыносимо! Переглянувшись, мы бросились бежать за угол крепости, чтобы прекратить истязание малыша – правда, еще не представляя, как мы это сделаем, но прекратить немедленно! Пробиваясь сквозь толпу, мы слышали удивленные возгласы:
– Эй, кто тут толкается?
– И нас тоже зашибли.
– Вот невежи!
«Сами невежи! – возмущенно думала я. – Причем жестокие и бесчувственные. Рядом бьют ребенка, а вы стоите себе как ни в чем не бывало и спокойно болтаете. Ну, хоть бы кто-нибудь заступился за несчастного!»
На всех парах мы залетели за крепостную стену. Здоровенный мужчина, потряхивая кудрями, одной рукой держал за шиворот вырывающегося мальчика, а другой размеренно бил плеткой по детским плечам: пах! пах! пах! Рядом с негодяем притоптывала, охваченная высокими языками пламени, алая ящерица. Толстая, раздувшаяся от сытости, она была ростом Шакловитому по плечо. Передними лапами Жестокость раздирала Федькину грудь, а зубами выхватывала и судорожно глотала куски его сердца. Расшитый самоцветами белый кафтан злодея был залит кровью. Возле нарядной кареты, у входа в которую и происходила порка, спиной к нам стояли какие-то люди – на вид подростки. И тоже, представьте, даже не думали вмешиваться в этот ужас – настоящие истуканы! Отшвырнув в сторону мальчишек, мы подскочили к мерзавцу. Сашка вырвал у него кнутик и, размахнувшись, забросил через стену Пресбурга. Шакловитый изумленно икнул, проводив глазами улетающую плетку. Ящерюга оглянулась на Иноземцева и грозно рыкнула на него. Саня в ответ наступил ногой рептилии на хвост, накрепко прищемив его к земле. Жестокость зашипела от боли, вырвалась от нашего друга, прыгнула в воздух и, вся в бледных сполохах, умчалась за горизонт. Светка залепила садисту подзатыльник, а я сбоку пнула его так, что Федька отлетел к карете, въехал головой в распахнутую дверцу, стукнулся об нее и затих. Малыш, радостно всхлипнув, подтянул сползающие штанишки и бросился бежать.
