Я взглянул на нее. От былой красоты не осталось следа. Это была жена Гершеля.
– Несомненно, – грубо ответил я, и даже рад был, когда в комнату вошел Гершель с двумя бутылками вина. Откупорили первую бутылку, и я даже не почувствовал себя задетым, когда Юлия отказалась выпить с нами.
Это было тяжелое бургундское вино, и Гершель, очевидно не привыкший пить, изменился уже за вторым стаканом. Он начал поддразнивать мною свою жену. Но она на его подшучивание не отвечала, и он рассмеялся и чокнулся со мною.
– Она сначала было и принять вас не хотела, – признался он мне.
Юлия встала.
– Простите, мне надо к детям. Девочка наша все прихварывает.
Она ушла, и я знал, что она больше не вернется. Гершель, подмигивая мне, откупорил вторую бутылку.
– Не надо было бы говорить этого, – заметил я.
Он рассмеялся.
– О, Господи… Не так уже она глупа, чтобы обижаться на это. Пейте! Или вам не нравится вино?
– Вино хорошее.
– Не правда ли? Вот что… вы скажите, что такое было тогда меж вами и моей женой? Ребячество, а?
– Ребячество, конечно. Но все-таки лучше бы об этом не говорить.
– Конечно, конечно… Я и не желаю быть нескромным. Десять лет уже прошло, да?
– Простите, теперь я должен уйти.
– Почему же так скоро?
– Так лучше, пожалуй, будет. Мы, быть может, еще увидимся завтра.
– Если вам непременно хочется уйти… подождите, я вам посвечу. А когда вы придете завтра?
– Вероятно, после обеда.
– Отлично, к черному кофе, стало быть. Я вас провожу в отель. Нет, нет, непременно. Мы еще там выпьем чего-нибудь…
– Спасибо, я сейчас лягу, я устал, передайте поклон мой вашей супруге, до завтра.
Уже внизу, у выхода я отделался от него и пошел один через широкую площадь и по тихим темным улицам. Долго еще бегал я по маленькому городу, и если бы с какой-нибудь старой крыши свалился кирпич и убил меня, это было бы для меня облегчением…
– Дурак! дурак! – с сердцем ругал я себя.
На следующее утро я встал рано и решил тотчас же двинуться дальше. Было холодно, и стоял густой туман, за которым ничего нельзя было разглядеть.
Дрожа от холода, выпил я свой кофе, расплатился и большими шагами вышел в сумеречную утреннюю тишь.
Город и сады уже быстро оттаивали и нагревались, когда я врезался в плавучий туман.
Это удивительное, волнующее зрелище, когда туман разлучает близкие предметы, кажущиеся части целого, когда обволакивает каждую фигуру, отдаляет ее и делает ее неизбежно-одинокой. По дороге идет мимо вас человек, гонит корову или козу или тащит тележку, или несет узел, и за ним, помахивая хвостом, бежит его собака. Он приближается к вам, вы с ним здороваетесь, и он отвечает; но едва он прошел мимо, и вы оборачиваетесь и глядите ему вслед, вы видите, как он расплывается и бесследно исчезает в серых волнах. То же с домами, садовыми оградами, деревьями, виноградниками. Вам кажется, что вы наизусть знаете местность и с изумлением замечаете вдруг, как далека та стена от улицы, как высоко это дерево и как мал тот домик. Избушки, которые, казалось вам, тесно примыкают друг к другу, разбросаны так далеко, что с порога одной едва разглядеть возможно другую… И вы слышите близко-близко людей и животных, и не можете видеть, как они ходят, работают и кричат.
Что-то сказочное есть в этом, далекое и скрытое, и мгновеньями вы с жуткой ясностью постигаете во всем этом символ… Что одна вещь другой, и один человек другому, кто бы он ни был, в сущности, неумолимо чужд, и что пути наши скрещиваются лишь на несколько шагов, на несколько мгновений, и получают быстро-преходящую видимость близости, соседства и дружбы…
