– Не беспокойся об этом, от меня никто ничего не узнает, – вздохнула Атка. Она могла бы добавить, что ей хватает забот с живыми, чтобы беспокоиться о тех немертвых, кто еще не вышел из своего темного леса. Тем более что она не верила в способность темных выйти из своего персонального леса. Атка считала, что он с ними навсегда, куда бы они ни пошли. Атка могла бы еще много чего сказать, но промолчала, радуясь, что ее мысли закрыты от внимательных глаз юной кикиморы. Быть может, если бы Марка была старше тех камней, что наполовину вросли в землю у корней березы, их беседы текли бы иначе…
– Надеюсь, что так и будет, – проговорила Марка недовольно. – Если человеки будут смеяться над Маркой, Марка найдет способ отомстить берегине.
– А если не будут смеяться? Если ужаснутся? Возненавидят тех карателей в кожаных плащах, которые так паскудно смеялись и бросили умирающей девочке марку «за услугу»?
– Хватит об этом, – грубо оборвала кикимора. Она нахохлилась и сунула руки в карманы, а зонтик – под мышку. Зашагала мимо общежития техникума к остановке, аккуратно обходя выложенные красным кирпичом цветочные клумбы.
Ее холодная злость ожгла сердце, как кнутом протянули. Вот уж чего Атка не хотела, так это обидеть Марку, помянув ее прошлое. Напротив, хотела хоть на миг затеплить в ее сердце сострадание. Но не вышло. Так что мудрее будет молчать, и Атка ничего уж боле не сказала.
Марка шла, опустив голову и пинала попавшиеся под ноги мелкие камешки. Когда она проходила мимо увядающих кустов акации, шумная компания задиристых воробьев притихла. А потом вдруг разом вся ватага вспорхнула и улетела. Атка проводила взглядом небольшую стайку птиц и подумала, что, если кикимору не успокоить, та всю живность в округе распугает. Она догнала ее и, преодолевая внутреннее сопротивление, положила ладонь на плечо. Рука разом онемела до самой ключицы, будто тысячи крошечных ледяных игл вонзились в кожу.
– Марка, послушай, – морщась, попросила Атка. Но руку не убрала. – Я была неправа, что заговорила об этом. Прости.
Кикимора растянула губы, показав заостренные зубы. Ни искорки тепла не было в той улыбке. Глаза Марки сделались темнее омута.
– Там, откуда я родом, есть старая песня о Гертруде. То не ветер воет над морем, то бедная Гертруда плачет о своем любимом, который не вернулся с войны. Холодна вода Северного моря да темна безлунная ночь, – на родном языке Марки эти слова звучали в лад, но Марка не пыталась петь, просто рассказывала, и голос ее звучал сухо и строго. – На другом берегу, на чужбине, другая жена родила ему сына. И бедная Гертруда плачет о своем любимом, который взял на корабль свою молодую жену и сына. Холодна вода Северного моря да темна безлунная ночь… Ты понимаешь, о чем эта песня, берегиня?
– Зависит от того, чем она закончится, – покачала головой Атка. Песню эту она не знала, но опыт подсказывал, что если в речитативе говорится о тьме и холоде, то всеобщего примирения и слез радости от финальных строк ждать не стоит. Но читающая стихи кикимора, рядом с которой даже стоять больно, – это она на своем веку видела впервые, и ей было важно позволить ей проговорить все, что она захочет сказать.
Возможно, она все-таки сумела подобрать какие-то нужные слова, что разбередили спящее в кикиморке сердце, а теперь ее работа – выслушать.
– Гертруда плачет от того, что никогда не сможет простить мужа, который только после смерти вспомнил о той клятве, что ей дал, пока был в нее влюблен. Никогда. Они навечно связаны предательством, обидой, ненавистью.
