Осиновый человек - страница 3

Закончилась эпоха страшных деревянных скамеек в электричках. До Кунгура, вон, ходили эстетичные составы с синими креслами с выделенными подлокотниками, почти как в самолёте; но попала на горнозаводском направлении, в сторону Тёплой горы и с пересадкой в Чусовом, на более старый вариант – с синими сомнительной мягкости скамьями, разделёнными на три выраженных посадочных места. Никто рядом с Надей не сел, и она, задвинув сумки в ноги, прижалась к окну.

***

Родной дом стоял на окраине Ягбора, где за ветхим, но всё ещё стоически держащим редкие удары ветра забором огорода начиналась непроглядная тайга. Должно быть, название дали посёлку уже давно – в те времена, когда сосняк и вправду был молод и свеж; но вот зато ручей никуда так и не делся: в детстве Надя частенько бегала в лес, заходя совсем не глубоко, скидывала обувь, шла босиком по мягчайшему ковру из хвои и переходила на бег, едва прорывался сквозь шорохи и птичьи трели звонкий ручей. Чем ближе к нему, тем топче становилась земля, и вот Надя прыгала в ледяную воду, искалывающую тут же ступни, и стояла, едва дыша, и такое счастье переполняло её в такие моменты одиночества, что хотелось плакать. Порой она и правда плакала, позволяя вырываться наружу всему, что давила, а после, зло промакивая слёзы и растирая покрасневшие слёзы, шлёпала обратно.

Воспоминания захлестнули Надю с головой: встали перед глазами, как живые.

Дерево родного дома, на один этаж с погребом и чердаком, как и многие вокруг, за годы потускнело. Надя помнила, как прикасалась к стенам снаружи ладонью – шершавая поверхность отвечала на её прикосновение теплом, будто нагретая солнцем. На углах проглядывались резные узоры, высеченные отцом, но об их значении он не имел обыкновения распространяться, пусть Надя спрашивала, пока не надоело. Неподалёку расположились сарай, где хранились отцовские инструменты, и банька, какую топили еженедельно, курятник, где кудахтали вечно беспокойные куры, и собачья будка, где жила Райда, а после – её верные наследницы, носящие то же имя, пока не закончилась гордая династия дворняг, поленница и крольчатник.

Пожалуй, любимым местом Нади было крыльцо. Оно отзывчиво скрипело под ногами, особенно когда папа поднимался на него тяжёлыми шагами. На ступеньках всегда лежал старый половик, серый от времени и от пыли, но мама каждый месяц стирала его, и он снова становился пусть не ярким, но хотя бы самую малость цветастым, хоть и ненадолго. Надя любила сидеть на крыльце летними вечерами, когда солнце клонилось к лесу, и воздух наполнялся ароматом трав и земли. Ветерок, лёгкий и ласковый, играл волосами; где-то в отдалении ржали лошади, с речушки, постепенно становящейся озером-копытом, доносился гомон, пели лягушки, а Надя, отмахиваясь от комаров, следила за закатом, окрашивающим верхушки сосен в багрянец.

Дома пахло всегда по-особенному.

Летом – свежестью и травами, потому что мама сушила травы, развешивая пучки на кухне. Став старше, Надя ходила за порученными травами одна, окунаясь в мир растений: змеистошкурые плауны, нитки ужовников, виноградистые гроздовники, кочедыжники, пузырники, скрытокучницы, костенцы, фегоптерисы, щитовники, многорядники, многоножки (нет, не членистоногие), орляки и сальвинии; белые каймой, розовые нутром сусаки, утопшие по берегам стрелолисты, ощетинившиеся ежи, тонкостанные костеры, похожие на ожерелье купены душистые, звёздочки гусиных луков, чашечки белокрыльников; розовые-красные-багряные-мясные гвоздики, пыльцеголовники, дремлики, венерины башмачки, пальчатокоренники, горицветы, горцы, борцы, воронцы, прострелы, пионы, астрагалы, эспарцеты, чины, герани; жёлтые калужницы, купальницы, чистяки, лютики, адонисы, свербиги, кубышки, очитки, родиолы, чистотелы, лапчатки, караганы, зверобои, солнцецветы, первоцветы; белые дремы, смолёвки, ветреницы, чесночницы, кувшинки, камнеломки, белозоры, дриады, таволги; синие мордовники и васильки – что она только ни собирала, проводя светлые дни на воздухе. А неизменно к концу лета мама разливала по стареньким, с переклеенными многократно наклейками и следами застаревшего клея, стеклянным банкам варенье, а Надя старательно подписывала по-детски кривым почерком: вот тут яблочное, там – смородиновое, а здесь – крыжовниковое. Через занавески пробивалось ещё тёплое солнце, играло бликами, но стоило отвлечься, как мама журила ласково.