Порой я уставал учиться. На меня находили сомнения, и я больше не знал, ради чего так стараюсь. Легче мне от знаний не становилось – с ними было только тяжелей. Чем больше я знал, тем более это осложняло мою жизнь, разрушая фундамент привычной картины мира и не давая мне сливаться с остальными.
Иногда я спрашивал у своей матери, что она делала, когда была молодой, как и где получала свои знания. Она рассказывала мне, что всегда любила читать и часто проводила свои дни в комнате за книгой. В юности её очень интересовала русская поэзия первой четверти двадцатого века и, читая её взахлёб, она скоро стала хорошо в ней разбираться. „В те годы хороших книг было мало – даже меньше, чем сейчас“, говорила мне мать. „И поэзия для нас была как глоток свежего воздуха.“
Моя мать знала огромное количество стихотворений наизусть и прочла многое о жизни тех поэтов, которыми так восхищалась. У большинства из них была трагическая судьба, и многие из них плохо кончили. Это заставило мою мать задуматься о той эпохе и условиях, в которых жили поэты. Чем больше она узнавала, тем больше убеждалась в том, что атмосфера советских времён действовала на творческих людей удушающе. Это касалось не только талантливых поэтов, писателей и художников, но и всех, кто не хотел идти с остальными в ногу и закрывать глаза на происходящее вокруг.
Я слушал свою мать, открывая для себя всё больше и больше нового. Она рассказала мне о том, что множество прекрасных книг годами находилось под запретом. „Жизнь и судьба“ Гроссмана, „Мастер и Маргарита“ Булгакова, Замятинское „Мы“, произведения Андрея Платонова и „Доктор Живаго“ Пастернака были лишь немногими из них. Эти и другие книги не представляли собой особенной опасности режиму, но они заставляли взглянуть на мир по-иному, а это было чревато последствиями.
В юности моя мать и такие как она читали запрещённую литературу с помощью Самиздата. Они обменивались копиями через знакомых, друзей и приятелей знакомых. В этом подпольном клубе по интересам информация была горячим товаром. Копий как правило было мало и давали их на короткий срок. Поэтому читать надо было чрезвычайно быстро – за пару дней, иногда даже за ночь. Когда времени на прочтение было мало, а копию предстояло скоро отдавать, моя мать пила много кофе, курила одну сигарету за другой и читала всю ночь напролёт. После этого она шла на занятия в институт и отдавала распечатку обратно.
Скоро моя мать устроилась на работу лаборантом в фотолабораторию. Работа эта была нудная, но зато давала редкую возможность доступа к принтеру. И, оставаясь по вечерам одна, она стала тайком перепечатывать диссидентскую литературу. Какое-то время всё шло хорошо, и ей многое удалось размножить. До тех пор, пока ни с того, ни с сего к ней на работу не пришло двое сотрудников КГБ.
Это была пара аккуратно одетых двадцатилетних мальчиков с холодными, рыбьими глазами. Они пришли явно по наводке – искать распечатки и немедленно стали допрашивать мою мать и всех остальных сотрудников. В поведении агентов было что-то такое, от чего муражки бежали по телу. Представляя зловещую организацию, они вели себя так, будто всё вокруг принадлежало им. И, зная репутацию органов, коллеги матери стали трястись как осиновые листья. Моя мать тряслась больше всех, но изо всех сил старалась этого не показывать.
За распространение запрещённой литературы матери грозила статья и срок был не маленький. И пока мальчики в серых костюмах обыскивали всё вокруг, она старалась держаться и не думать о худшем. В тот день ей крупно повезло. Распечатки не нашли и сотрудники КГБ ушли с пустыми руками. Но даже этого инцидента моей матери хватило с лихвой и заставило хорошо задуматься. Если раньше у неё и были какие-то сомнения относительно преследования инакомыслия, то теперь они развеялись без следа.
