Через год у наших родителей родилась совместная дочь Мария, еще через год Амалия, которая не дожив до года, умерла от коклюша. Мария, будучи в возрасте трех лет, сильно обгорела и умерла. Мы с Фридрихом вновь остались вдвоем у родителей. Жизнь шла своим чередом дальше.
Однажды я была в магазине, который находился напротив нашего дома и где наша мать работала техничкой, и при выходе столкнулась с соседским мальчиком, который был значительно больше меня. Он накинулся на меня с кулаками и криком «Ах ты, фашистское отродье!» и погнался за мной. Я от страха бросилась домой, но он меня догнал и со всей силы толкнул. Со всего маху я упала на землю и по инерции пропахала лицом и головой землю. Сделав свое дело, мальчишка убежал. Окровавленная, с ревом я кинулась к бабушке. Увидев меня такой, она расплакалась и стала оказывать мне помощь. Я просила бабушку не плакать, потому что в этот миг слезы моей бабушки ранили мою маленькую душу больше моей собственной физической боли.
Родители с сочувствием вздыхали, но они были такими же бесправными, как и я, и не могли ничего сделать. Почему? За что я, девочка шести лет, должна была терпеть это оскорбительное клеймо фашизма и такую травлю, которая едва не стоила мне жизни? Раны мои постепенно заживали, только на голове остались пожизненно два шрама с правой стороны и с левой возле уха. Одно пятно размером с пятак, где волосы никогда больше не росли. Я вынуждена была всю жизнь прикрывать это место. Позже я спрашивала бабушку, почему этот мальчик был на меня так зол и почему он меня так называл? Бабушка меня успокоила и со вздохом сказала, что я должна гордиться тем, что я немецкая девочка, а то, что он про меня сказал – это неправда. Слова бабушки были для меня превыше всего, поэтому я успокоилась.
Дома у нас была большая русская печка, на которой спали мы с Фридрихом и бабушка. На ней было тепло и уютно. В ней готовили, еду, грели воду для стирки, купания и других нужд. За домом был огород на, котором сажали картошку, капусту, тыкву, морковь, свеклу, лук, чеснок и бобы. В конце огорода росла конопля, которую после созревания родители сушили, молотили, жарили, и мы все с удовольствием ее ели. Подсолнухи после созревания тоже обмолачивались, сушились и, при желании, жарились.
Зимой у нас в доме появлялся теленок, который нам с Фридрихом очень нравился и к тому же появлялась дополнительная обязанность ухода за ним. В нашей семье наблюдалось медленное сближение. Иногда к нам приезжал дядя Генрих из Сергиевки с сыном Густавом и дочками Ирмой и Гильдой. В их семье тоже появилась маленькая Мария. Мы все вместе играли в лапту на нашем огороде, пока на нем еще ничего не росло. Иногда и наш отец брал меня и Фридриха с собой и оставлял у дяди Генриха в Сергиевке до своего возвращения из Чумаково. Это время мы проводили очень весело.
Наши родители были работящими, много горя перетерпевшими и ко всему привычными людьми. Они выполняли любую работу с немецкой аккуратностью. Отца все называли на русский манер Иваном Осиповичем, мать – Эмилией Андреевной. Так как они оба считались рабоче-служащими, то получали две зарплаты. В колхозе в то время работали за трудодни, то есть за «палочки».
Бабушка приглядывала за мной и Фридрихом. Нам сравнялось по семь лет, и мы были вписаны в школьный список первоклассников. Мать сшила нам из мешковины сумочки. Моя сумка была с вышивкой, чтобы мы их не попутали. Одев новую одежду, мы 1 сентября 1949 года пошли в школу. Фридриха, помня о моем печальном происшествии, стали называть русским именем Федя, которое он и носил до своей кончины. С нами учились и детдомовские дети, который позднее перевели в Чумаково. Там были и немецкие дети, с которыми первый год мы держались вместе. Потом я их часто вспоминала, глядя на большое, красивое здание, которое было отдано под зернохранилище, а затем под клуб.
