– Тогда послушай меня, – буркнул Рик. – Дар призывать их сюда у тебя есть, это точно, а остальное… Хочешь сказать, ты не… разве Уолтер тебе не родной, не настоящий отец?
– Конечно, родной, а как же. А я – во всех отношениях человек, самый обычный человек. Разве не похожа?
– Однако такого дара, кроме тебя, ни у кого больше нет!
– Телом я нисколько не отличаюсь от всех остальных, – задумчиво ответила Сильвия. – Просто умею видеть, вот и все. Причем не первая. Способности вроде моих встречались и прежде – у мучеников, у святых. В детстве мать как-то читала мне о святой Бернадетте. Помнишь, где находился ее грот? Неподалеку от лечебницы. Рядом с лечебницей они и держались, и Бернадетте посчастливилось заметить одного из них.
– Но кровь… это же чудовищно! Такого уж точно прежде никогда не бывало!
– Бывало, и еще как. Кровь – особенно кровь ягнят – привлекала их во все времена. Поэтому они во множестве собираются над полями сражений. Откуда, по-твоему, взялись предания о валькириях, уносящих погибших в Вальхаллу? Вот почему святые и мученики умерщвляли плоть, увечили сами себя. А знаешь, откуда мне стало об этом известно?
Повязав вокруг пояса фартук, Сильвия засыпала в кофеварку кофе.
– Лет около девяти я прочла об этом в «Одиссее» Гомера. Там Одиссей, вырыв жертвенную яму, наполнил ее кровью черных овцы и барана, чтоб привлечь духов. Тени из царства мертвых.
– Да, верно, – неохотно признал Рик. – Помнится, было в «Одиссее» такое.
– Так вот, на кровь слетаются призраки умерших людей. Когда-то все они жили здесь. Все здесь живущие, умирая, отправляются туда, к ним.
Лицо Сильвии засияло, озарившись странным внутренним светом.
– Представь себе, со временем каждый из нас обзаведется крыльями! Каждый сможет летать! Каждый обретет такую же пламенную мощь! Из гусеницы превратится в…
– Из гусеницы? Ты ведь меня постоянно так называешь.
– Ну конечно! Кто ты сейчас? Гусеница и есть. Все мы – лишь гадкие гусеницы, кишащие на земной тверди, в грязи и в пыли.
– Хорошо, а почему их тянет на кровь?
– Потому что их привлекает жизнь, а кровь и есть «ишке биаха»[1], вода жизни.
– Кровь – это смерть! Целая лохань крови…
– Нет, кровь – вовсе не смерть. Подумай сам: разве гусеница, забираясь в кокон, умирает?
Уолтер Эверитт, слушавший дочь, стоя в дверном проеме, помрачнел сильнее прежнего.
– Однажды, – хрипло проговорил он, – они схватят ее и утащат с собой, а ей только это и нужно. Ждет не дождется, когда же настанет тот день…
– Видишь? – сказала Сильвия Рику, выключив кофеварку и наливая ему кофе. – Он тоже не понимает. – Ты кофе будешь? – спросила она отца.
– Нет, – буркнул Эверитт.
– Сильвия, – терпеливо, точно с ребенком, заговорил Рик, – ведь если ты уйдешь с ними, то к нам, сама понимаешь, вернуться уже не сможешь.
– Рано или поздно перейти рубеж предстоит каждому. Все это – часть нашей жизни.
– Тебе же всего девятнадцать! – с мольбой в голосе воскликнул Рик, приподнявшись на ноги. – Ты молода, здорова, хороша собой. А наш брак? Как же быть с нашим браком? Нет, Сильвия, хватит! Прекрати это, слышишь?
– Не могу. В первый раз я увидела их, когда мне едва исполнилось семь…
Остановившись у раковины с кофеваркой в руках, она устремила взгляд куда-то вдаль.
– Помнишь, пап? Мы тогда жили в Чикаго. Была зима, я возвращалась из школы, поскользнулась на обледеневшей щебенке и упала. Вот, видите шрам? – спросила она, подняв изящную руку. – Упала, расцарапала руку и в слезах побежала домой. Скользко везде, ветер воет, кровь течет так, что рукавичка промокла насквозь… Подняла я взгляд и увидела их.
