Город начинал шуметь, и шум нарастал: оживлялся городской транспорт, народу на улицах становилось всё больше и больше. Андрей Иванович всматривался в лица горожан, и ни одно лицо ему не было знакомо. Транспорт теперь весь расписной, с рекламой (не то что несколько лет тому назад). Зато дома узнаваемы; те же улицы – нет, не совсем так: некогда С-я стала Ямской, К-ой переулок переименовался в Поперечный…
Но вот улица, где он жил когда-то, осталась прежней – Арзамасской. Улица эта старая, ещё с добротными, но понемногу отживающими свой век деревянными домами. Она всегда была зелёной, с душистыми липами во время цветения, с тополями, с ужасным тополиным пухом. Случались пожары, когда поджигали лежащий на земле пух. От обилия зелени улица была тенистой, и хорошо было прятаться на ней от летнего зноя. Андрей Иванович уже шёл по той самой улице.
Вот и родной дворик, мало изменившийся, потому настолько узнаваемый. Узнаваемыми стали и изменившиеся за годы лица – прохожие как-то подозрительно всматривались в него, а присмотревшись, едва улыбались. Улыбался и Андрей Иванович, оглядываясь на них и думая, не обознался ли он. А те, в свою очередь, проходили, оглядываясь и сомневаясь.
Что происходило внутри Андрея Ивановича, когда входил он в родной дом, в котором последний раз находился бог весть когда? Кто испытывал чувства расставания или встреч хоть единожды, тот теперь знает, что это такое, и тот может его понять, представив себя на его месте. А не испытавшим того душевного беспокойства, стало быть, и знать ни к чему: всё равно не понять. Если же я начну подробно описывать, то, боюсь, вызову иронию или осуждение за чрезмерную чувствительность у столь серьёзного взрослого человека…
Итак, Андрей Иванович вошёл в дом, и сердце защемило. Почувствовав вдруг слабость в ногах, он опустился на высокий порог прихожей. Несколько минут просидел на пороге, через который некогда, в самые ранние детские годы, с трудом перебирался либо на улицу, либо в дом. У порога стояло несколько пар обуви, среди которых была маленькая пара – детская. В доме царствовала невероятная тишина. Дверь за спиной вдруг отворилась, и раздался возглас, испуганный и насторожённый. Андрей Иванович поднялся, обернулся и увидел во многом изменившиеся, но легко узнаваемые черты лица сестры. Он улыбался, находясь в волнительном исступлении и в нерешительности. Простояв какое-то мгновение в неопределённости, в замешательстве, брат приблизился к сестре. Она обняла его и стала целовать, как целовала своих детей, по-матерински.
– Господи, Андрюшенька! Надо же, приехал всё-таки. И сколько же тебя не было?..
Андрей Иванович понемногу возвращался в прежнее состояние, спокойное и осознанное, а когда пришёл в себя, заговорил:
– Ох, много. Кажись, лет десять… Нет, Леночка, я не приехал, а вернулся.
– Вернулся?! Вот как!
Они вместе прошли в зал. Андрей Иванович заметил, что комнаты в доме изменились: стены недавно оклеены новыми обоями, мебель поменялась; таким образом, комнаты стали более светлыми и просторными. Вдруг дверь детской комнаты распахнулась, и из неё вышел только что поднявшийся с постели мальчик лет пяти. Он увидел незнакомого человека и, искоса поглядывая на него, подошёл к тёте, которой стал что-то тихо наговаривать. Через минуту он и тётя вместе скрылись в той самой комнате, из которой минуту тому назад вышел мальчик. Пробыли они там недолго. Мальчик вышел первым и уже одетым, а вслед за ним вышла тётя. Он подошёл к незнакомцу, теперь радуясь и улыбаясь, и хотел что-то сказать, но, видимо, забыл, что нужно было говорить, смутился и вопросительно посмотрел на тётю, которая также оказалась в смятении.
