Остановите земной шар! Я хочу сойти! - страница 66

Увидев меня, она улыбнулась. Снова ласково и нежно. Солнышко зажглось над столом.

– Позавтракай. – Сказала хозяйка и указала на стол. Всё было готово. Я сел. Кусок не лез в горло. Она смотрела на меня, не отрываясь. В глазах были слёзы. Это было прощание. Стараясь ничего не понимать, я, не поднимая головы, давясь булочкой, как мог беззаботно спросил:

– Когда мы увидимся? – Лучше бы я молчал. Она сидела, схватившись руками за стул, как бы удерживая себя. Слегка раскачивалась вперед и назад. Когда я заговорил, остановилась, всё так же глядя на меня. Помолчала ещё. Потом покачала головой и качалась всё время, пока говорила.

– Мы больше никогда не увидимся! – В её голосе было не столько страдание, сколько тоска и обречённость. Она не шутила. Но, Боже мой, чего бы я не дал, чтобы это оказалось шуткой или кокетством. В комнатах зазвонил телефон. Было девять часов. На улице лил проливной дождь. Никак не мог проглотить слюну. Пересохло горло.

– Не понимаю. Объясни! – Хрипло просипел я. – Всё, кажется, было так хорошо. И сон…

– Да! Да! Сон! Всё только сон! – Прошептала девушка, подняв заплаканные глаза. – Уходи! Уходи! Я прошу тебя. – Вдруг, почти закричала она. – Я не могу ничего тебе сказать. Может, ты поймешь сам. Уходи! Я больше не могу! Не мучай меня! – Её трясло. Губы побелели. Голова опустилась на руки, сложенные на столе. Послышался сдавленный стон. Я стоял перед окном, закрыв глаза. Слушал дождь. Любовь умирала во мне. Как больно!

– Я приду вечером. – Выдавил, ошеломлённый этим концом, и выбежал на улицу. В первую же минуту вымок до нитки, не видя ничего и не чувствуя. Пустой и холодный побрёл домой. Ни мысли, ни чувства, ни боли даже не было во мне. Всё оплыло, остыло, испарилось. Вода текла по телу, как по водосточному желобу, не останавливаясь.

Город был серый и грязный. Облупленные, покосившиеся дома. Разбитые, замусоренные, кривые улицы. Отравленная вода. Жалкие, бедные, отчаявшиеся людишки. Бегающие даже не в поисках счастья, любви или, хотя бы, зрелищ. А просто Хлеба!

Уныние, страх и тоска, тоска, тоска! Пока шёл домой, раза три чуть не попал под какие-то мчащиеся, дымящие колымаги. Наконец, спустился в свою мастерскую-подвал и, кажется, даже не закрывая дверей, выпил два или три стакана вина, свалился на свою скрипящую старую раскладушку и вывалился в сон. Как в пропасть, упал в другую жизнь.

А там солнышко светило ярко-ярко, как в этой жизни никогда не бывает. И не пекло, и не слепило, а только нежно-нежно грело и ласкало. И я был ребенком, но ребенком, прожившим миллионы лет. Всё знающий, всё переживший, но ребенок. Вокруг было всё, как и положено во сне – зелёная трава, синее море, цветы до неба. А небо…, как море. Вокруг много-много качелей и много-много детей. И ни одного взрослого нигде. И все умеют летать и летают с цветка на цветок, с качелей на качели. И хороводы, и песни, и музыка, и смех. И любовь! И много других планет рядом. Но между ними не Космос страшный и чёрный, а такое же голубое небо.

Но Космос всё-таки есть. Он немного дальше, в стороне, куда никто даже и не смотрит. И планеты там есть. Тоже чёрные, мрачные. И что там интересного? Но нет! Любопытство не даёт спокойно дышать, радоваться жизни. Ну что же там?! И вот увидел я, беззаботный летающий мальчик-кудряш, как откуда-то, из глубины Космоса, через всю страшную в пропастях, вулканах, шрамах и ловушках планету, идёт бесконечный, не останавливающийся ужасный поток каких-то кошмарных безликих то ли людей, то ли бурдюков. Ни волос у них нет, ни ушей. На всей голове лишь огромный рот и маленькие мышиные глазки. А в глазах ни воли, ни мысли, ни чувства. Только тупая обречённость и покорность судьбе. Одежды на них нет. И поэтому видны страшные уродливые тела, похожие на обрубки ливерной колбасы, только с такими же руками и ногами. И всё это гниёт. Кожа прозрачная, как пузырь и видно, как внутренности – мясное желе, жидкое и хрящеватое, переливается внутри. Вот-вот прорвет кожу и выльется всё. Но нет, не прорывает. И идут они, идут, идут. Мрачно, тяжело, монотонно и страшно. Не разговаривая, даже. Только бормочут что-то про себя.