Читать онлайн Илья Ицков - Остановиться, оглянуться… (Поэтический дневник). Том 2



© И.Л. Ицков, 2022

© В.М. Эйдинова, обложка, 2022

ISBN 978-5-7164-1179-1

Вместо предисловия

Хотел сохранить в двухтомнике то, чем была богата наша жизнь. Иногда удавалось жить высоким штилем. Да, это был театр, музеи, путешествия, любовь к своим близким, письма, встречи, долгие разговоры, попытки радоваться мелочам и деталям. Попытки ворваться в осеннее утро, ощутить тепло дня, приблизиться к вечеру, к его тайне, ощутить ночь, разгадать её сны – просто жить.

В прошлом веке особенно нас сопровождало тепло и надежда. Надеяться – значит верить. Верить – значит идти дальше. Идти дальше – это значит учиться. Всегда, в любом возрасте. Но, чтобы идти дальше, нужно остановиться, оглянуться

«Постскриптум бокала допитого…»

Постскриптум бокала допитого —
Приятно его послевкусие,
И горной тропинки открытие,
И близкого друга присутствие.
Стены монастырской оказия
И бёховской церкви видение,
И эхо недолгого праздника,
И чудо его повторения.
Постскриптум начала далёкого
К Свеаборгу ниточкой тянется;
Напутствие штиля высокого
Волной штормовою останется.
А за перевалами – Грузия,
На новые встречи напросится;
Нечаемых дней послевкусие
Из юности нашей доносится.
Сегодня всё тише и благостней
Шаги совпадают с молитвою.
И осень под окнами властвует.
Постскриптум бокала допитого. 2015

•••

В иностранной литературе печатаются вновь найденные письма Ивана Тургенева к Полине Виардо. Письма – часть моей книги. Письма о любви, о преданности, о высоком чувстве через всю жизнь. Об этом второй том.


Понедельник, 24 июня 1850. Париж.

9 часов вечера. Итак, это последний мой вечер в Париже, милая и добрая м-м Виардо. Завтра в это время я буду уже на пути в Берлин. Не стану говорить Вам о моем отчаянии, о моей грусти: Вы и так можете их себе представить, а мои слова только бы огорчили Вас ещё больше. Всего себя я могу выразить в одном слове: прощайте. Я оглядываюсь вокруг, перебираю мои воспоминания, вплоть до самых незначительных, – рассказывают, что эмигранты, уезжая в Америку, собирают весь свой скромный скарб, так и я увожу с собою, как сокровище, все свои воспоминания. Если Вы, в свою очередь, пообещаете вспоминать обо мне – я, кажется, легче перенесу разлуку – с меньшей тяжестью на сердце. Когда Вы вернётесь в Куртавнель, обещайте мне приветствовать от моего имени эти дорогие стены – и когда, сидя на крыльце в прекрасный осенний вечер, Вы будете смотреть, как качаются вершины тополей во дворе, – подумайте, прошу Вас, о Вашем отсутствующем друге, который был бы так счастлив находиться среди вас. Что касается меня – мне не нужно обещать Вам часто думать о вас; ничем другим я и не буду занят; я представляю сам себе, как я сижу под старыми липами моего сада и, обернувшись в сторону Франции, шепчу еле слышно: где они, что делают они сейчас? Да, я хорошо сознаю, что оставляю своё сердце здесь. Прощайте, до завтра.


Вторник, 8 часов утра.

Здравствуйте, последний раз во Франции, здравствуйте, дорогая мадам Виардо. Я почти не спал; я просыпался каждую минуту и чувствовал, что грусть не оставляет меня и во сне.

Я жду сегодня письмо от Вас и от Гуно; я просил его прислать мне «Вечер» и «Ламенто». Помните ли Вы? Но нет, я ещё не могу находить очарование в этих трех словах, может быть, позднее, но не теперь. Я получу от Вас письмо, не правда ли?

Вы не поверите, какое удовольствие доставило мне Ваше триумфальное возвращение. Прошу Вас, когда Вы будете писать мне в Россию, сообщайте все малейшие подробности Ваших выступлений – вообще, больше подробностей. Лучший способ сократить расстояние – не считаться с ним. Подумайте об этом. Уверяю Вас, что слова, вроде таких, например: «Сегодня утром я встала в 8 часов и завтракала у окна, открытого в сад», уничтожают порядочно лье, а их будет много между Вами и мной.


Двумя часами позже.

Голова моя горит; я чувствую себя потерянным от усталости и горя. Плача укладываю свои чемоданы – я потерял голову, – я, право, не знаю, что пишу. Я Вам послал свой адрес – напишу Вам из Берлина. Прощайте, прощайте; целую вас всех – Вас, Виардо, – будьте благословенны, мои дорогие и добрые друзья, моя единственная семья, вы, кого я люблю больше всего на свете. Спасибо за ваше милое, доброе письмо, нет слов сказать, чем было оно для меня, – тысячу раз да благословит вас Бог. Пора кончать, пора – пора. Итак, смелее – и с надеждой. В последний раз придите в мои объятия, чтобы я прижал вас к сердцу, которое так любит вас, мои хорошие, милые друзья, и прощайте. Я вручаю вас Господу. Будьте счастливы. Я вас люблю и буду любить до конца моих дней. Я обнимаю и Мануэля и леди Монсон, если она мне это позволит. Прощайте, прощайте.

Ваш И. Тургенев.

Р.S.: Я иду к Луизе; отнесу ей немецкую книгу, чтобы она тоже вспоминала отсутствующего друга. Ах, я так люблю вас всех! Теперь я чувствую это больше, чем когда-либо…

•••

Каждый раз, возвращаясь к книгам, авторам, которые становятся твоими, важной частью тебя самого, проникаешься и подробностями их жизни: письмами, архивами, в которых так много милых мелочей и пронзительных деталей, историй любви.

Перечитывая Тургенева, я вновь возвращаюсь к его письмам Полине Виардо. Обращаясь к Пастернаку, понимаю, что его письма и письма его адресатов – это отдельные главы отдельного романа. Письма Чехова – несколько отдельных томов.

И всё-таки Тургенев. История удивительно высоких отношений знаменитой певицы Полины Виардо и известного русского писателя. Жизнь, по нынешним меркам, не столь долгая, но такая глубокая, неспешная, где любовь до последнего вздоха поражает. Найденные в 80-х его новые письма – ещё одно тому подтверждение.

«Эта новая книга стихов —…»

Эта новая книга стихов —
Хорошо подзабытая старая.
Вот кирпичный подвал на засов,
Где звенящее детство оставлено.
И всё время наверх и наверх,
И ступеньки холодные, скользкие.
И так быстро закончился век —
Он историю всячески пользовал.
Царский френч и будённовский крест —
Всё смешалось, горело, и плавилось.
И повозки из нажитых мест
В чистом поле как, судьбы, расставились.
И звенела летящая ночь,
И цыганка за табором вещая,
И войною потерянной дочь
На Мамаевом Матерью венчана.
И под звёзды – ракетный излом,
Нищетой деревенской заправленный,
И на улице Красной – мой дом,
За садами, как память, оставленный. 2020

«День уходил…»

Вале

День уходил
И снова возникал.
Я будто жизнь
На камеру снимал.
Частили ливни —
Целый мир промок,
И сон наивный,
Где приснился Блок
В своей квартире.
Стоя у окна,
Он говорил:
«Божественна зима!»
Затем читал
В повисшей тишине…
В тот миг не знал,
Что всё приснилось мне.
И снова храмы,
Площади, дома,
Чужие нравы,
Вещая весна.
И странный взлёт,
И осени повтор,
И новый год,
И заалтарный хор.
Под куполом сойдутся голоса.
Ушли дожди,
Не слышится гроза.
И птицы запоют наперебой,
И возле утра – только мы с тобой.

«Ещё белеют облака…»

Ещё белеют облака,
И звонари врачуют звоном.
Как мне нужна твоя рука
И лес, грозою озарённый.
Ещё, ещё, а вот уже
Над знойным чудищем июля
Ветра холодные подули —
Тревожно стало на душе.

«Пахнет лесом, как в детстве…»

Пахнет лесом, как в детстве,
Петляет тропинка.
Земляника пугливая – не отыскать.
И в сторожке забытой
Развешены снимки,
Где давно никого не узнать.
Под осенним дождём
Мы промокли до нитки,
Нас к утру сеновал подберёт.
И глоток самогонки,
И шёпот калитки,
Будто кто-то по следу идёт.
Пахнет речкой студёной
И знатной рыбалкой.
В сковородке стихают вьюны.
И пронзительна ночь
После дня перепалки,
И короткие долгие сны.
Вот торопится встреча
У старой конюшни.
Запоздалой росы не испить.
Будто с прошлым беседую,
С веком минувшим,
И с тем лесом,
В котором я мог заблудить.

«Как у памяти тесно…»

Валечке

Как у памяти тесно
От событий и встреч!
В тихой службе Воскресной —
Богов мир уберечь.
Разминутся минуты,
Разойдутся года.
Повторяя маршруты,
Полетят поезда.
Память меряет вёрсты,
Теребя за рукав,
И отчаются звёзды,
Млечный Путь не застав.
Век указкою тычет
И по следу идёт.
Полустанок обычный
Свою службу несёт.
Тяжело расставаться —
Вечны тяжбы с судьбой;
В телевизоре Чацкий —
Значит Юрский живой. 2020

«А прошлое в нас остаётся…»

А прошлое в нас остаётся.
И утро, ночам вопреки,
Цветением белым ворвётся,
И в такт запоют петухи.
Они одержимы рассветом —
На них и не стоит пенять.
Июльское тёплое лето,
Где красок и дней благодать.

«Как нас тянет по следу…»

Ю. Павлову

Как нас тянет по следу,
Как по белому снегу,
Где под коконом
Прячется наша Весна.
Я успел, я добрался,
Я просто приехал.
За оставленным детством
Я слежу из окна:
И шумят перекрёстки,
И пусты магазины,
И кондуктор бранит
За забытый билет…
Мама что-то твердит
Про мои именины,
И сквозь старые ставни —
Полоскою свет.

«От станции бегом заросшим лугом…»

От станции бегом заросшим лугом.
Накроет ночь – не трудно заблудить.
Вот старый домик и луна по кругу,
Колодец, чтобы истины испить:
Воды холодной, долгого рассвета
И тишины, что звонницы сильней…
Уже сентябрь. И отдалилось лето
От той недолгой юности моей.

«Я с автоматом…»

Я с автоматом.
Дембельский альбом.
Мой первый караул
На горных склонах.
И громкое, нещадное подъём!
И долгий марш
По дальним полигонам.
И календарь отметит снегопад,
Тревогу и движение на марше,
Короткий сон расхристанных ребят
И эту ночь, пропетую без фальши.
А после – возвращение назад
Мадьярскими неближними дворами.
На головной машине – наше знамя,
Распахнуты ворота под закат,
Где под нулёвку
Выбрит старый плац,
Где круг за кругом
Выверяем утро.
И мною недописанный абзац
Достанется дописывать кому-то.
Нефтяник прошумит
Про Небит-Даг,
Про свой Тернополь не устанет Лёня,
И лёгкую улыбку на губах
На грусть он незаметно передёрнет.
Я в старых дневниках нашёл те дни.
И львовский тракт,
И шёпот полнолунья,
И дальние, и ближние огни,
Короткие и долгие раздумья.

«Папа рисует Войну…»

Деду Якову и деду Илье

посвящается

Папа рисует Войну:
В клеточках – юные мстители,
Лётчики, руководители,
Сталин, не дай бог ко сну.
Папа рисует ребят:
Юных, бесстрашных, взволнованных,
Боль городов завоёванных —
То, что в Горкоме велят.
И на подножке Весну.
Май, облака. Возвращение.
Где-то видны повторения.
Папа рисует Войну…

«Приграничное воскресение…»

Приграничное воскресение,
Приграничная тишина.
Пишет странное сочинение
Непридуманная весна.
На границе – безусые мальчики.
Командиры все в отпусках.
И жена молодого начальника,
Как мадонна, с дитём на руках.
И мой дед, вдруг почуяв неладное,
Незаметно к окну подойдёт.
И беда, всё ещё непонятная,
В клочья этот июнь разорвёт.
И по Бугу, срастаясь с течением,
И по лесу ночному тайком…
Нет, от пуль не искали спасения,
Защищая, как должно, свой дом.
Книга только ещё начинается,
А мой дед на войне потеряется.
Только ворон пометит окрестности,
Где под соснами:
Без вести!
Без вести…

«У окошка – патефон…»

У окошка – патефон,
Чуть поодаль – образа.
Плуг сермяжный,
С поля вон! —
Ожидается гроза.
Молнии наскальный крик,
Запоздалый боли гром.
Бронь – таблетка под язык,
А расплата – на потом.
Но негоже так считать.
Там, на горке, военком
Вдруг спросил: «Кому пахать
И работать в доме том?»
И, молчание прервав,
Лёг на стол ему билет.
Дома, правды не сказав,
Шёл к войне второй мой дед.
Громыхали поезда,
Рядовой как рядовой.
И мелькали города,
И окликнул постовой…
За обугленным селом,
За порогом, – облака.
Ночью ехал он и днём
И к концу устал слегка.
Бой один —
И жизнь одна.
Был под утро он убит.
Шла блокадная весна…
Дед на Марсовом лежит.
Елька, попросту Илья,
Так сложилась жизнь твоя.

«Папа войну рисовал…»