Остров бабочек - страница 28

, и для Голубянок. Может, они так хотели и меня вовлечь в свой хоровод? Очень может быть, учитывая моё праздно-безвольное сидение с опущенным лицом. Ведь, в самом деле, я не собирал ягод, не пас коз, наконец, не смотрел в оптическую трубку теодолита – первого признака начала какого-нибудь варварского строительства (ибо нынешнее строительство на лоне природы всегда варварство). Чем так бесцельно сидеть, уж лучше покружиться с ними в весёлом хороводе. Не беда, что нету крыльев – они научат летать и бескрылого, уже опровергшие собственным опытом поговорку, что рождённый ползать, летать не может. Сами же в облике гусениц, порой безобразных, существование своё влачили. Что меня сейчас способно окрылить? Только одно. Несмотря на то, что на дне своего сердца, как на дне глубокого колодца, я похоронил всякую надежду, я ещё пытливо вглядывался в сторону сосновой просеки, где я в первый день знакомства провожал Ирину. Вот я увидел силуэт – как затрепетало суеверное сердце! Его биение отдалось даже в голове, о которую можно бить пустые бутылки из-под водки или из-под мартини. Повторюсь. Всё дело вкуса. Но это, конечно же, была не она. Это выгуливала коз местная женщина, праведная Бавкида. Вон ещё вдали обозначились силуэты. Но это собирали землянику две девочки сёстры с сухопарым мужчиной в камуфляжной кепке, видимо, их отцом.

Солнце стояло ещё высоко. День летнего солнцестояния только-только минул. После относительно нежарких дней наступили знойные дни. Кузнечики сухо затрещали в траве. Листья тимофеевки, экономя влагу, сложились вдоль основной жилки. А я, как последний дурак, сижу на солнцепёке, рискуя получить солнечный удар.

Я расстегнул ещё две верхних пуговиц у рубашки. Подул на оголённую грудь. Окружающая меня растительность уже начинала томиться без влаги. Да. Хорошего дождика не помешало бы. Облака кучевые, кудрявые, как не стриженые овцы, но ещё не дождевые.

Вдруг сбоку на меня легла тень.

– Добрый вечер, – услышал я высокий старческий голос.

Я повернул голову, и увидел старика, с большой седой бородой и котомкой за спиной. Длинные, спадающие на плечи седые волосы с застрявшей в них трухой, загорелое лицо, по которому стекал грязный пот, сальный ватник, истоптанные кирзовые сапоги и палка-посох, зажатая заскорузлой рукой – выдавал в пришедшем бродячего бомжа, который одновременно мог быть и шатающимся алкоголиком, и странствующим философом, и паломником по святым местам. Его светящиеся светло-карие глаза лукаво улыбались. Но это улыбка предназначалась не столько мне, сколько сияющему миру – солнцу, жужжащим тварям, роду человеческому, который, как сказано, не ведающему, что творит.

– Алейкум ас-салям, – саркастично ответил я, всё ещё пребывая в своих нерадостных думах.

Пришелец этого тона, казалось, не замечал. Поэтому он, щурясь, перекрестился на солнце и, не спрашивая разрешения, уселся рядом со мной, подобрав правую ногу под себя. Палка уже лежала рядом. Потом в сидячем положении освободился от котомки, развязал её, вынул полиэтиленовую литровую бутылку с водой, на четверть опорожнённую, открыл её, опять перекрестил лоб и сделал небольшой глоток воды. Как ни странно, от него не исходил тяжёлый дух прели и старого пота, свойственному подобному типу людей. Хотя, конечно, запах имелся, но это был скорее запах зверя, острый и терпкий, кроме того от него шёл еле уловимый елейный дух.