Тут в кучерявую бороду старца залетел шмель и запутался в ней. Старец, не проявляя ни малейшей суеты, осторожно распутал пряди бороды, открывая насекомому путь к свободе. Освобождённый шмель, басовито гудя, тут же полетел прочь.
– Любят тебя божьи твари, отец, – улыбнулся я. – Слово знаешь, наверно, заветное.
– Словами здесь особенно не подействуешь, – сказал дед. – Нужна любовь, и любовь не обыденная, а как бы изливающая свет. Тогда ни змея, ни зверь лесной не тронет тебя.
– Можно ещё тебя спросить, отец? – спросил я.
– Спрашивай, – отозвался старец. – Если это будет в моих силах, то отвечу.
– Любовь телесная тесно связана со страстью, – начал я говорить. – Но как разделить любовь духовную и телесную, если её испытываешь как целое? Предание ведь чётко разделят эти два чувства.
Старец немного задумался, вздохнул и ответил:
– По моему убеждению, любовь цельна. Разделить её невозможно. Парадоксальным образом любострастие приводит на свет нового человека. А это освящено и Христом и его церковью. Я не буду говорить о набившем оскомину первородном грехе. Но, несомненно, как я уже говорил, есть своя правда и у аскезы.
– Которая, кстати, – перебил я старца. – По учению церкви выше любви земной, любострастной.
– Да, – согласился он. – И это не совсем правильно. Обе любви: и аскетическая, и земная должны быть уравнены в правах. Ведь что считается? Что аскеза со всей силой нацеливает человека на любовь Христовую. А земная как бы ослабляет это великое чувство. Но это не совсем так. Любовь земная тоже наделена Христовой любовью. Только это любовь разлита в природе и традиционном быту. Хотя природа имеет женственную окраску, невидимо Христос присутствует и в ней, пронизывая её светами своей Ризы.
Ого, прикинул я, здесь Григорием Паламой и не пахнет. Это скорей напоминает теологическую концепцию Тейяра де Шардена, ниспровергателя томистской системы Фомы Аквинского, где (у Шардена) Христос представлен в каждой частице ткани универсума в виде духовной энергии.
Во время нашего разговора две девочки, собирающие землянику, приблизилась к нам на сто шагов. Они уже, видимо, набрали свои ведёрки и, оставив их в траве, предались своих детским забавам. Сначала они дразнили пчёл, смешно отмахиваясь руками, потом бросились носиться за бабочками. Одной на вид было лет двенадцать, другой – одиннадцать. Их сбившиеся платки открывали русые волосы с тугими косами. А ситцевые светло-лимонные платьица метались по лугу точь-в-точь как крылья бабочек. Их крики были полны восторга и счастья. До нашего слуха даже доносились обрывки их фраз. «Даша, гляди, какая красива бабочка! Жаль, что сачков мы не взяли. В следующий раз надо папу уговорить взять с собой сачки!» «Алёна, куда ты всё время от меня убегаешь?» «Съела?! Не догонишь, не догонишь… Даш, ты чего там увидела?» «Алёна, иди сюда скорей! Смотри, какой жук! Я такого ни разу не видела». Даша подошла к склонившейся на корточки Алёне, и низко нагнулась. Они быстро затихли. Видимо, девочки были удивлены увиденным, и молча созерцали какую-то тайну природы, которую невозможно передать человеческой речью.
– Вот посмотри, мил человек, – обратился ко мне старец, тоже наблюдавший за игрой детей. – Совсем ещё крошки, а ведь через лет пять-шесть будут красавицы и воспламенять в сердцах страсти. Природа освещает их на это, чтобы потом они стали любимыми женщинами, а после и матерями – высшее назначение женщины.
