Я вздохнул и медленно поднялся. Девочки с отцом направлялись к остановке, обходя меня по косой линии. Они прилежно, забыв про проказы, шли и чего-то говорили отцу. Я ещё раз осмотрелся. Бабочки так же резво кружились, кузнечик трещал, ласточка, чуть ли не касаясь острым крылом причудливых линий облаков, так же носилась в воздухе, собирая своим деткам корм.
Да, Деметра нынче радуется не нарадуется на любимую дочь свою Персефону. Всё цветёт, зреет, поёт, благоухает. Но нет со мной рядом женщины тонкой, как тростинка, игривой, как мотылёк, ароматной, как луговой цветок. Пусть златокудрый Феб свои стрелы направляет в сомлевшие плоти трав, пчёл и людей, чтобы густая кровь хмелила голову хиосским вином! О, если бы Ирина была рядом! Сомлевшая, покорная, хмельная! Чтобы я ей сказал тогда? Нельзя тобой не вдохновляться. Нельзя тебя не боготворить. Игра каприза и души, легчайшая, как нить паутины, витиеватая, как арабская сказка. Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного мёда, Как нам велели пчёлы Персефоны. Пусть снятся нам лишь светлые затоны, где лебеди на гладь роняют перья, где родники из горного хруста̒ля!Ты слышишь ли звучанье томной флейты? Мелодия Орфея так печальна! Грущу, молю, люблю и изнываю… Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчёлы, Что умирают, вылетев из улья.
Перед самым подъездом худенькая узкобёдрая с лисиным личиком девочка в цветной майке и в штанишках-лосинах играет в классики. Прыг– прыг-скок. Прыг– прыг-скок. На макушке забавно мотается белый полураспущенный бантик. Ножка в туфельке со стёртой подошвой перемещает через разрисованные синим мелом линии баночку из-под косметики, пудреницы, что ли. Она так увлечена своим делом, что не замечает, что творится вокруг неё. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. Палисадник с уже отцветшими жасмином и жимолостью прячет в своей тени мхи и влаголюбивых существ, которые порой безобразны. Кусты бересклета пытается отодвинуть сдерживающий их растительное буйство облупленный штакетник. На ветку барбариса шмыгнула горихвостка, схватила зелёную гусеницу, подрыгивая оранжево-чёрным хвостом, капнула на прощанье помётом и улетела восвояси. Возле зарешёченного продувного окошка окотившаяся облезлая кошка ест из блюдца приношение добрых самаритян. На лавочке возле брошенного велосипеда развалился толстый мальчишка в уже узких ему шортах. Он гримасничает. Жуёт кислятину – листья барбариса. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. На проезжей части гульки и воробышки, пользуясь моментом, пока нет прохожих и автомобилей, неспешно поклёвывают пшено, посыпанное какой-то боголюбивой бабушкой. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок.
– Как только тебе, Верка, не надоест часами играть в эту ерунду, – говорит толстяк и осторожно гладит ладошкой по опревшим ляжкам.
– А как тебе, Гришка, не надоест жевать целыми днями, – парирует Верка. – Сколько тебя знаю, ты всегда чего-нибудь да жуёшь.
– Моя бабушка говорит, как полопаешь, так и потопаешь, – резонно замечает Гришка. И оставив ляжки в покое, принимается за веснушчатый нос, выковыривая мизинцем из его недр козюльки.
– Это правду твоя бабушка говорит, – говорит Верка, не отрываясь от игры. – Когда ты спускаешься, аж содрогается весь дом. Удивляюсь, как только он до сих пор не рухнул!
Гришке надоедает эта тема, и он переводит разговор на Веркиного брата, хулигана Кольку Яшина.
