Я устал от информации, был измотан, но наслаждался своим присутствием на Южном. Мне было хорошо и уютно среди них, тех, кто нашел свой Остров.
На эстраду поднялся молодой человек с собранными на затылке в хвост длинными темными волосами. Он присел на табурет, взял в руки электрогитару, стоявшую у рояля на специальной подставке, тронул струну, и печальное «ми» заструилось между столиками, потом взял еще несколько нот, и холл заполнился блюзом, вытягивающим из самых удаленных уголков души чувства, которые мы порой так усердно пытаемся скрыть. Блюз метался между гостями, он пронизывал сердца, он скрещивал взгляды, он объединял порывы, он сплавлял нас в единое пространство музыки, являющейся самым чувственным искусством.
Вера, закрыв глаза, как в трансе качала головой, она была далеко от этого зала, музыка увлекла ее в то счастливое время, туда, куда возврата нет, если только не звучит Музыка.
Омалия с печалью смотрела на подругу, перебирая пальцами по столу, будто лаская невидимые струны.
А я унесся в те далекие годы, когда впервые испытал неземное чувство, впервые ощутив себя человеком, нашедшим свои Острова.
Гитариста сменил пианист, он играл Шопена. Публика, вынырнув из завороженного состояния блюза, вернулась к разговорам.
Принесли кофе.
Омалия и Вера о чем-то тихо беседовали. Я воспользовался случаем и, захватив свой бокал, пересел за столик Карла, где недавно освободил один из стульев выступающий в это время пианист.
Карл о чем-то беседовал с молодой женщиной. Увидев меня, он представил нас:
– Вадим. ВерОника.
Я приветливо кивнул, она ответила улыбкой.
– Вы здешняя? – спросил я.
– Нет, я из нашедших Острова. Я здесь художник.
– А там? – я неопределенно мотнул головой.
– Там нет. Там я не могу. Там у меня проблемы, у меня с детства болезнь, у меня дрожат руки, и я не могу держать кисть. Там я могу рисовать только мысленно. Только здешний климат позволяет мне реализовать свои мечты, здесь мои руки мне подвластны.
– Извините.
– Да, что вы! – рассмеялась она. – Это же прекрасно, что я могу мысленно рисовать, а здесь еще, когда посещаю, и вживую. Это дарованное мне счастье.
– Почему вы не остаетесь здесь?
– Там у меня больная мама. Если ее когда-нибудь не станет, я останусь здесь, на Южном. Я не могу больше мириться с неспособностью создать свою картину, я вижу ее, я ее чувствую, я живу ей! А вы музыкант?
– Нет, – усмехнулся я, – я никто.
– Но вы же из нашедших?
– Да, но, похоже, я не смог правильно применить свою находку.
– Вы посмотрите, что подарил Веронике столяр из гостиницы «Оттенки», – Карл вытащил из-под стола большой картонный коричневый пакет с ручками и потряс им над столом.
– Что это?
– Это, возможно, выход, – печально улыбнулась Вероника, – я не могу остаться на Островах, я могу только посещать. А Микель, это столяр из гостиницы, придумал механизм, который, возможно, сможет сдерживать дрожь моих рук, и, может, я смогу там тоже рисовать, – в ее глазах мелькнула надежда.
Я смотрел на нее с завистью. Человек готов преодолевать такие трудности для реализации своей мечты, а я не могу превозмочь обычную лень.
– Я так ничего и не понял про своего отца, – вдруг печально вмешался в мои мысли Карл. – Так и не понятно, был он здесь или нет, где он? Все какие-то намеки, а информации – ноль, – он отхлебнул вина.
– Карл, я думаю, вам все покажут и расскажут, – уверенно ответил я, вспомнив всезнайку Омалию.
