Острова психотерапии - страница 4

Малкольм Пайнс был человеком с биографией, которая прошла у многих на глазах и была доступна всеобщему обозрению. Это был достойный пример того, что жизнь человека не просто оставляет метки и продолжается в других жизнях, но и того, как она разворачивается в своих производных: публикациях, общественных выступлениях, путешествиях, учениках. Пайнс был еврей по происхождению, в Англии он жил с детства. Однажды в общем разговоре Джон Шлапоберский сказал, что так до конца и не чувствует себя англичанином. Он приехал сюда лет двадцать пять назад.

Малкольм ответил, что он себя им чувствует. И он был им. Как всегда, Пайнс был лаконичен и точен, и было ясно, что за сказанным стоит больше, чем прозвучало.

Он немного, но очень хорошо говорил о своем отце. Тот был военным врачом. Пайнс считал, что ему самому до отца далеко. Обратной стороной лаконичности является недостаток сведений о его биографии. Мне сейчас действительно захотелось узнать о нем больше. Видимо, в этом и состоит главная награда от написанного тобой. Начинаешь вдруг больше видеть из того, что было перед глазами раньше, и больше хотеть. Было бы очень интересно прочесть биографию Малкольма Пайнса. Не героическую и официозную, а про жизнь человека, сделавшего себя своими руками. Прошедшего разные слои времени, своеобразные Атлантиды, от которых так мало осталось. Теперь кажется, что присущий ему стиль джентльмена, основательность и явный успех только такими и могли быть. Пайнс, несомненно, не был чужд преуспевания.

Пайнс начинал в конце пятидесятых. Почему он не пошел обычным путем, проторенным другими успешными выпускниками медицинских школ того времени? Где прошла тропа аутсайдера, которая постепенно вывела его на респектабельную вершину? Ведь группанализ был «окраинным» и странным явлением в те годы. Это они, создатели Института и Ассоциации группового анализа, сделали его практически безупречным в профессиональном сообществе и в социуме в целом. Они прошли между более чем консервативным психоанализом, как бы застегнутым на все пуговицы, и странностями группового движения, которому еще только предстояло выплеснуться в конце шестидесятых.

Когда Пайнс говорил о своем отце, его глаза чуть увлажнялись. В психотерапии уметь чувствовать, реально входить в переживания, ощущать их мгновенную ценность, выходить и оглядываться назад уже из другого состояния, подводя маленький итог, – это разные стадии одного процесса. И важно не путать одно с другим. Это как лифт, двигающийся между этажами; или поезд, идущий вдоль красивых станций: можно где-то и выйти на время, и можно вернуться обратно. У кого-то это устроено удобно с самого начала, кому-то эту способность надо выстроить. Не делая этого, мы можем оказаться в собственном замке, построенном по эскизам Синей Бороды: «Сюда не заглядывай, а в этом шкафу, скорее всего, скелет, а здесь просто давно не прибирали». И все бы хорошо, но как бы не остаться жить в этом небольшом закутке из собственных возможных пространств. Да и тени по углам могут казаться гораздо больше, чем они есть на самом деле. И наступление дневной реальности, когда тени на время исчезнут, явно всех вопросов не решает. Тут и бывает полезна психотерапия.

В доме Пайнса в Лондоне было видно, что он живет здесь давно. Лондон – хорошее место для жизни, но его сын предпочел Калифорнию, а одна из дочерей – Париж. Милая и тонкая жена была почти не заметна, прекрасно улыбалась и совсем не походила на мымру-англичанку, с поджатыми губами и недовольно подглядывающую за мнимым беспорядком у соседей. Было очевидно, что она не просто хозяйка в доме, а по-настоящему создает уют своему мужу.