). Прочь, паяц! Где тут мешок? Где веревка? Вешать! Немедленно!
А м е т и с т о в (вскакивает на ноги, ожесточается). Руки коротки трудовой народ изводить, ваше высокопревосходительство! Вышло царское время – кончено! Нашли управу на сатрапов, вымарали вас из истории!
П е р в а я (Аметистову). Прекратить бузу!
А м е т и с т о в. А вот выкуси! (Показывает всем дулю.) Даже не подумаю! Никаких господ, никаких рабов! Воспрянул род людской. Поняли, белое отребье? (Смеется.) Что, жжет правда глаза?!
П е р в а я. Аметистов, лишу довольствия! Точно оставлю без ужина, посажу на хлеб и воду!
Хлудов и Турбин смеются.
А м е т и с т о в (меняется в лице, пугается). Только не это, гражданочка судья! (Падает на колени.) Я уже хороший – верьте! Не знаю, что на меня нашло-понаехало. Умопомрачение, ей-богу. Революционная горячка она ведь заразна, бьет наотмашь. А я мирный обыватель, квалифицированный потребитель, мухи не обижу. Мне без довольствия никак нельзя.
Х л у д о в. Перестаньте, Аметистов! Вы же дворянин. На худой конец пролетарский попутчик.
Т у р б и н. Позор! Стыд! (Хлудову.) Неужели и мы такие же? Булгаковские герои?
А м е т и с т о в (опять на ногах, опять в остервенении). А то какие же еще?! Ничуть не лучше. Прогнила белая кость. И это они (ябедничает Первой на Хлудова) грозиться начали! Поиском мешка и вервья занялись! Да-с! Генеральскую рожу на подножный корм и сажайте. Пусть останется без харча, пососет лапу. Все равно ему до смерти четыре шага – покойники в гробу краше лежат. А с меня взятки гладки. Какая хлеб-вода?! За что на диету?! Я натерпелся и от красных, и от белых. Но смыться, дать деру, продать родину, как мечтали они (показывает на Хлудова и Турбина) – никогда! Даже в мыслях! Как Мишель писал? «Куда не поедешь, в харю наплюют: от Сингапура до Парижа». Впрочем, вам ли не знать, Роман Валерьянович? Чай утирались в Константинополе!
Х л у д о в (звереет). Вешать! Немедленно!
П е р в а я. Перестаньте, генерал! Хватит, Хлудов!
Т у р б и н (рывком поднимается с кресла). Кто, кто? Хлудов?!
А м е т и с т о в. Конечно! Крымский вешатель! Кто же еще?
Х л у д о в. Честь имею, генерал Хлудов!
Т у р б и н (в ярости). Честь?! Предатель! Вы же вернулись. Вас же сам Дзержинский встретил и отвез в Москву. В особом вагоне. Советы накормили, напоили да спать с комиссаршей уложили. (Язвительно, горько.) Служили им, виляли перед красными хвостиком. Читали в военной академии лекции, передавали опыт рабоче-крестьянским командирам!
Х л у д о в. Не забывайтесь, Турбин! Умерьте пыл. Не я вернулся, не я вилял.
П е р в а я. А кто, разрешите полюбопытствовать, Роман Валерьянович?
Х л у д о в. Генерал Яков Слащов-Крымский. Мой прототип.
Т у р б и н (Аметистову). Прав ты оказался, касатик. (Кивает на Хлудова.) Сволочь он! Вернулся, служил, вилял! Пока мститель народный не застрелил, как собаку! Пока не накормили его свинцом за всех невинно убиенных.
Х л у д о в. Что вы такое говорите, доктор?! Вы же воевали. Я поступал справедливо в условиях военного времени.
П е р в а я. Что справедливого в методе «вешать, вешать и вешать»?! Справедливость без милосердия ничего не стоит.
Х л у д о в (грозит Первой пальцем). Не надо, любезная, пропагандировать библейскими истинами. С подачи Михаила Афанасьевича я над ними вдоволь насмеялся, как герой пьесы «Бег». Не зря именно моя фигура неоднократно уточнялась всеми цензорами.
