– Как вы сказали, фамилия?
Аля назвала и встала. Сестра долго проверяла что-то по спискам:
– Да, правильно, эта девочка умерла три дня назад.
Сестра произнесла эти слова легко и просто, как будто они ничего не значили, и она произносила их каждый день по нескольку раз.
– Этого не может быть, – Аля тяжело опустилась, просто рухнула на стул.
– Что вы мне говорите: – «Не может быть». Её и похоронили уже.
– Ну, пойдём, доченька, – мать гладила Алю по голове, – ну пойдём же.
Аля лежала на маленькой могилке и никуда не хотела идти. Она желала только одного – умереть. Шли вторые сутки, как она доковыляла сюда, упала лицом в свежую, влажную землю, обняла руками маленький холмик и решила, что никуда отсюда больше не уйдёт. Жизнь кончилась…
Мать еле держалась на ногах от усталости и переживаний, Аля не реагировала на её уговоры, а когда та попробовала её поднять, резко и грубо оттолкнула её.
Тогда мать сказала:
– Я скоро приду, – скорее для себя потому, что Аля её не слышала, – принесу покушать.
День разгорался, в лесу, где находилась кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но всё это было не для Али. Ночь опустилась на разум, и глаза её были закрыты.
– Эй, женщина, – грубоватый мужской голос, словно вернул её с того света, – ты что, ночевала тут?
Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы, увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…
– Женщина, очнись, ты заснула?
Аля посмотрела внимательно, перед ней стоял мужчина, вернее, пол мужчины сидело на какой-то доске с колёсиками.
– Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.
Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьёзными. Такие глаза бывают у тех, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастёрка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.
– Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года «отбухал» и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться, – а у тебя кто тут?
– Дочка, – еле слышно прошептала Аля.
– Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь ещё.
Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.
– Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.
– Во, как раз, кстати, – мужчина достал из рюкзака бутылку водки, – помянем наших.
Он привычно плеснул в жестяную помятую кружку, и протянул Але. Она взяла, чуть помедлила и, вдруг, неожиданно для себя, выпила залпом. Мать уже расстелила на траве платок, выложила нехитрую снедь. Аля хрустнула огурцом, силы возвращались к ней. От мужчины исходила уверенность:
– Теперь заживём, война кончилась, мы остались живы, должны жить и за тех, кого уже нет.
Эти, такие простые и такие важные слова, перевернули всё в Але. Она слегка захмелела, щёки порозовели, в глазах появился блеск. «Мне ведь только девятнадцать лет, только девятнадцать лет, – пронеслось в мозгу, – впереди вся жизнь".
