– Вот это чудесно!
После желтого пиджака начал петь куплеты актер Перепелов, но тотчас же сбился, встал из-за фортепиано и подошел к закуске.
– Господа, по рюмочке! – крикнул Переносов и потащил Калинкина к столу.
– Ни за что на свете! – упирался тот.
– А у нас в полку было так принято, – произнес капитан, – что ежели кто не пьет в общей пирушке, то тому выливают на голову.
Калинкин попятился.
– Стаканчик красненького винца, пожалуй, можно! – сказал он.
Между тем начались физические и химические опыты. Заливалов, засучив рукава своего кафтана, стал у электрической машины. Около него поместились Переносов и кучер Михайло.
– Алимпий Семеныч, у нас давеча банка с водородом лопнула, – сказал Михайло.
Заливалов схватился за волосы.
– Ну, не мерзавец ли ты после этого? Ведь ты меня зарезал! Есть ли по крайности серный эфир?
– Эфир в порядке. Николай Иваныч только самую малость кошке на голову вылили.
– Господа, не угодно ли кому-нибудь встать на эту стеклянную скамейку? – предложил Заливалов. – Я наэлектризую, и тогда все увидят, что волосы субъекта встанут дыбом. Кроме того, прикасающиеся к нему почувствуют, что от него исходят искры.
Гости переглянулись между собою. Никто не решался встать на скамейку.
– Что за радость без покаяния погибнуть! – произнес купец Русов.
– Я бы встал, да у меня волосы коротки, – добавил капитан.
– Михайло, становись ты! – крикнул кучеру Переносов.
– В момент-с! Только дозвольте, Николай Иваныч, прежде мне выпить?
– Пей.
– Коли так, так и нам следует по рюмочке, – послышалось у гостей, и они потянулись к закуске.
Калинкин уже беспрекословно отправился за гостями.
Опыт не удавался. Искры от Михайлы, правда, исходили, но волосы дыбом не становились.
– Ты, шельмин сын, верно, опять волосы помадой намазал? – крикнул на него Переносов.
– Помилуйте, Николай Иваныч, да нешто я смею? – отозвался Михайло.
Из всех химических и физических опытов всего больше понравилось гостям обмирание и оживление птиц. Все зааплодировали. У Переносова от самодовольства и восторга даже показались слезы. Заливалов раскланивался. К нему подошел совсем уже пьяный мелочной лавочник.
– Дозвольте мне, ваше благородие, этого самого спирту, – сказал он. – У меня жена – баба ретивая. Для нее прошу. Как зашумит она, я ее сейчас и обморю на время.
После опытов началось рассматривание «анатомического человека». Переносов разбирал его по частям и говорил:
– Вот это сердце, вот это селезенка, а вот ежели эта самая жила лопнет, то человеку капут.
– А дозвольте вас спросить, где в человеке пьяная жаба сидит, что винища просит? – спрашивал кто-то.
– Господа, теперь пожалуйте наверх, на обсерваторию! Там у меня телескоп, и мы будем звезды рассматривать, – предложил Переносов. – Михайло, бери две бутылки хересу и тащи за нами!
На «обсерватории» никто ничего не видал; но херес пили все и так громко кричали «ура!», что со стоящей рядом голубятни с шумом вылетели все голуби. Вдруг наверх вбежал лакей и доложил, что приехали дамы.
– Ах, это французинки! – воскликнул Переносов. – Алимпий Семеныч, бога ради!.. – И опрометью бросился вниз.
Гости последовали за ним.
В зале стояли «французинки». С ними приехал какой-то долгогривый мужчина в бархатном пиджаке. Заливалов отрекомендовал хозяина гостям. «Французинки» оказались говорящими по-русски как русские и даже с вологодским акцентом.
– Еще бы им по-русски не говорить, коли с малых лет в Петербурге! – оправдывался перед Переносовым Заливалов.
