Мой мозг, мое сердце – все было сковано чем- то: ни единой мысли, ни единого чувства. Я вполне комфортно чувствовала себя пустышкой со стеклянными глазами. Пока мы не переступили порог квартиры. Тут я увидела. И меня прорвало. Здесь, где он в последний раз поцеловал меня, где в последний раз любовно переврал мое имя. Бедная мама стала свидетелем моей истерики и пыталась меня унять. Я бы честно хотела остановиться, но каждый раз пытаясь задержать дыхание, закрыть рот, я видела какую – то мелочь, в моей голове начинали мелькать ни для кого больше непонятные картинки, и все начиналось заново. Я выбежала на улицу, позабыв о маме. Чего только не было тогда у меня голове. Мне представлялось, что сейчас я встречу убийцу Аля и сверну ему шею. Голыми руками. Но когда я сбежала с лестницы, мне стало колоть живот, колено – ныть, и пришлось замедлиться. Эгоистка, я действительно, позабыло о ребенке. Мама нагнала меня возле торца дома, все же привела домой и напоила валерьянкой. Доза была немалой, я полагаю, и вскоре я уснула. На том же диване, да. Когда я проснулась, был вечер, я умирала с голоду. Это был самый отвратительный ужин в моей жизни. Я ужасно хотела есть и навернула две тарелки только сваренного супа, но пока я ела, мне тянуло выплюнуть каждую съеденную ложку. Я не хотела никого видеть и попросила маму уехать. Она отказалась, сказав, что отправила моего младшего брата Пашу к старшему, Саше, и переночует у меня. Решение ее было твердо и непоколебимо. Я долго и не сопротивлялась. Мне только было неловко из- за своего поведения, не могла тогда вести себя как обычно и не думала, что маме нужно это видеть. Но…
На следующий день она, отлучившись на пару часов к себе домой, приехала снова. И мама Лида с папой – они втроем очень часто приезжали. Выманить меня никуда не могли. И я просила, чтоб детей с собой не привозили – Пашу с Лерой. Я не хотела никого видеть, меня это нисколько не заботило. Родители всегда привозили с собой много еды, боялись, что я буду голодать. И даже следили, чтобы я ела. Но продуктов было слишком много, и многое портилось. Они успели обустроить комнату для ребенка, подготовили все, что нужно. Я ведь и о малыше тогда совсем почти не думала. И это была моя самая большая ошибка. Они ведь даже переехать к нам хотели: кто же будет заботиться о новорожденном? Хорошо, хоть не забрать. Они передумали, как передумали переезжать, встретившись со мной после рождения внучки.
Когда я увидела ее, в моей жизни началась новая история любви. Я все не могла оторвать глаз от ее длинных ресничек, ямочки на подбородке, крохотного носика, ловила каждое мгновение, когда ее черные смородиновые глазки были открыты и смотрели то бывало на меня, а то заглядывали в неизвестный, неведомый мне мир. Гладила ее пушистую черную головку и таяла от первых прикосновений. Я очень сожалела о том, что почти не думала о ней последние да месяца. И вообще вела себя не по – матерински: я не хотела кормить ее вовремя, режим мой был в ужасном беспорядке (я часто не спала ночами, досыпая потом днем), мало гуляла, и много нервничала (если можно так выразиться). Но теперь я была покорна маленькому человечку, я готова была жить для нее, для нашей дочурки. Она пролила свет на тот мрак, в котором я пребывала последние два месяца, и, наконец, передо мной вновь расстилалась длинная дорога, конца которой было не видно. И теперь мне есть ради кого по ней идти, осторожно ступая, расчищая ее от острых камней и булыжников, чтобы следом за мной по ней прошла ОНА, своей легкой беззаботной походкой. Я готова была идти, пусть и не глядя вперед.
