– Вы его знаете? – инспектор тоже удивилась.
– Так это ж мой сосед, я его вот с таких знаю. Ты ж отличник, как тебя сюда вообще занесло? Мама-то тут уже твоя? Ой, как она расстроится…
– Она еще не приехала.
– Так давайте я его заберу!
– Вообще, так не положено…
– Ой, да бросьте, я ж его чуть ли не с пеленок нянчу! Вы знаете, он, когда малым был, то со двора иногда к нам забегал. А мы дверь не закрывали никогда. У нас, знаете, бабушка такая, советской закалки, они-то там дверь никогда не запирали. Ну и вот, я как-то раз на кухню захожу, а он там сидит и чай пьет. Лет пять ему было. А я его первый раз видел, представляете, как удивился. Малой, говорю, ты что тут делаешь. А он такой серьезный вообще, чай, говорит, пью. А потом, еще через год…
Громогласно и торопливо, он говорил, и говорил, и говорил, и говорил. Даже мне, чье будущее зависело от успеха его монологов, страстно хотелось, чтобы он уже наконец закончил.
– Ладно, ладно, всё, хорошо. Забирайте и его тоже.
– Ой, спасибо вам огромное. Такая вы чудесная девушка, – уже совершенно буднично резюмировал он и махнул мне рукой.
Я опасливо пошел на выход, чувствуя легкую незавершенность от того, что воздаяние правосудия пролетело мимо.
Но с каждым шагом навстречу свободе чувство тревожности растворялось, и под смеркавшимся весенним небом меня окончательно захватил фонтан жизнелюбия. Я был счастлив как никогда.
Братья, совершенно забыв о моем существовании, посмеивались у входа в УВД.
– Погоди, дай покурю. – Малой остановился и стал шарить по карманам.
– Так кури.
– Да меня мент расстрелял.
– Вечно ты. Держи.
– Хера ты там устроил, – уважительно отметил младший.
– Да ты задрал. Самому пора из такого выпутываться.
В порыве искренней благодарности я вклинился в их диалог. Любил я их в тот момент как родных и был готов до конца жизни слать им подарки на дни рождения. В то же время я не мог не отметить полное отсутствие стойкости своих изначальных убеждений.
– Спасибо тебе, – сердечно обратился я к старшему.
– Да нормально. Меня так тоже один раз достали, – вальяжно отмахнулся он. – Вдвоем были?
– Не, один еще в КПЗ. Не знаю даже, что с ними будет.
– Ночь просидит, что будет. Следователь-то сейчас хрен придет. Эх, молодёжь! – Степин- старший раздраженно почесал макушку. – Ладно. Помнишь, с кем курил?
Мой бывший сокамерник, по совместительству великий актер одного образа, уверенно кивнул.
– Пошли. Ты жди здесь, понял?
Я тоже кивнул. Но не очень уверенно.
Они зашли внутрь. Ёма с отцом тем временем вышли. Его отец сразу же ускорился в сторону дома, а Ёма подошел ко мне.
– Что отец сказал?
– Да ничего. Оплеуху дал. Вот такую, – Ёма знатно приложился по моему затылку, и очки слетели на подбородок так, что я едва успел их подхватить.
– Охуел?! – максимально грозно взревел я.
– Говорил, сука, не ори! Философ херов. Система то, Сталин это…
– Ну, виноват. Кто ж знал.
– Я знал. Говорил, не ори! – Ёма замахнулся еще раз.
– Уебу, – спокойно констатировал я, дернувшись в сторону и спрятав очки в карман.
Ёма успокоился. Знал, что я не шучу. Когда ты весишь пятьдесят килограммов, носишь толстенные очки и в основном общаешься с гопниками, гипертрофированная реакция на агрессию становится вопросом выживания. Поэтому в драку я всегда бросался с готовностью. Пускай и не за победой. Так, за реноме.
– Ты домой?
– Ждем пока, сейчас эти вернутся, – я вкратце посвятил его в происходящее.
