Читать онлайн Георгий Венедиктов - Отблеск цепи

В детской комнате милиции мы сидели втроем. Я, мой бывший одноклассник Эмиль по кличке Ёма и крохотный злобный гопник в огромной кожанке.

Последние минут двадцать этот незнакомый нам парень никак не мог успокоиться. Он гневно ходил из угла в угол маленького кабинетика, служившего местом нашего заточения, плевался и стучал в дверь, выкрикивая различные ультиматумы.

Сначала он требовал право на законный звонок. Потом перешел на требование законного перекура.

Не знаю, насколько перекур входит в перечень неотъемлемых прав несовершеннолетнего заключенного. Но долбил в дверь он очень уверенно. И в конце каждого обращения грозил нашим тюремщикам письменными жалобами.

Наконец, отчаявшись добиться внимания к своей никотиновой голодовке, наш сокамерник пододвинул стул к окну, встал на него и полез дергать форточку. Окна здесь двухметровые, просто так не подобраться.

Форточка не открывалась. Он отклонился всем телом, и деревянная, старше нас всех рама визгливо затрещала.

– Ебать! – вскрикнул он. Форточка сдалась, резко распахнулась, и он упал со стула. Но, комично погарцевав, все же удержал равновесие.

Ни капли не тревожась, он тут же полез тянуть за второе окно. Рама захрустела на все здание.

Наконец, дерево сдалось, и, осыпаясь белой краской, окно распахнулось. В комнату ворвался весенний, влажный воздух.

– Заебись, – просипел он и пододвинулся к форточке. Потом достал из своей чересчур просторной кожанки пачку сигарет и приготовился закурить.

Черная кожанка. Символичное одеяние. Крутая кожаная куртка была мечтой всех пацанов на районе. Вечерами ватаги парней, одетых в такие куртки, маршировали по дворам, как стаи работников в униформе.

В целом этот наряд отлично подходил детской комнате милиции.

Я же, в толстенных очках и дорогущем красивом бежевом пальто, антуражу ничуть не соответствовал. В моей, пока еще бедной на драматические повороты, жизни пальто олицетворяло самые страшные пережитые мучения – шесть часов выборов и примерок с мамой и отчимом на вещевом рынке.

Вся спина этого самого дорого предмета гардероба всей моей семьи теперь была пропитана весенней грязью.

Погоня милиции за моей испуганной тушкой была довольно постыдной. Сорвавшись с места составления протокола, я зачем-то начал петлять посреди двора. Не знаю, зачем и почему, но бежал я зигзагами – в кино так и делают.

Служитель правопорядка тем временем неспешно трусил за мной следом.

Ужаснувшись тому, что меня нагоняют, я решил ускориться в арку дома и добежать до конца улицы к остановке, а там затеряться в толпе. Будь я более трезв, я бы задумался о своей способности поразить преследователя спортивной подготовкой, так как только что спланировал самую длинную пробежку в своей жизни. Но рациональное мышление уступило место визгам паники.

Метров через триста меня скрутил приступ астмы. Я упал и начал кричать о том, что мне нужна скорая, что я задыхаюсь. Отполз в тающий сугроб и стал изображать умирающего. Прохожие шли мимо. Моя театральная постановка не взволновала ни массы, ни нависающего милиционера. Через пару минут я выдохся.

– Ну что, наорался? Пойдем, может? – устало, но дружелюбно спросил мой будущий конвоир.

– Разумеется. – Я встал, чинно отряхнулся, и мы пошли в сторону УВД.

Минут через двадцать меня доставили к месту заключения, вежливо проинформировав, что нам предстоит долгое ожидание инспектора по делам несовершеннолетних.

– Ты куда побежал, полудурок? – заржал Ёма, увидев меня в дверях.

Я презрительно не удостоил его ответом, оглянулся и заметил, что одного задержанного из нашей компании не хватает.

– А Альберт где? – спросил я Эмиля.

– В КПЗ, где.

Итак, с момента нашего воссоединения в детской комнате милиции прошел где-то час. Сама комната была уютным кабинетиком, с большим письменным столом, тремя стульями и огромным окном. В ней я тихо трезвел, размышляя о том, как докатился до такой жизни, иногда приходил в ужас, представляя лицо родителей, и ждал неотвратимый приход инспектора по делам несовершеннолетних, протокол которого разделит мою жизнь на до и после. И все было пронизано атмосферой тихого неотвратимого фатума, пока запертый с нами малец сначала не начал долбить в дверь, требуя перекура, а потом не начал ломать окно.

В момент, когда зажигалка уже почти вознаградила моего сокамерника за проделанные труды, дверь распахнулась, и в комнату зашел улыбчивый милиционер, организовывавший ранее мою доставку.

– Слезь с окна! – строго прикрикнул он на мальца.

– Я курить хочу.

– Слезай. Тебе помочь, что ли?!

Царственно и неохотно наш сокамерник спустился с занятой высоты. Но его взгляд был пронизан сопротивлением. Он стал демонстративно крутить кремень зажигалки у груди, не вынимая сигарету изо рта, и всем своим видом демонстрировал, что цепи этой темницы не смогут сдержать его бунтарскую сущность.

Милиционер молниеносно дернулся, на ходу выхватывая дубинку, срезал длину кабинета тремя огромными шагами и впечатал малого в стену, вжав свое резиновое орудие усмирения ему в грудь.

– Успокоился? – прикрикнул служивый.

Вопрос был до предела тупым. Малец был самым спокойным персонажем в этой насильственной сцене. А вот я задрожал. Но, несмотря на трясущиеся поджилки, я не мог не восхититься абсолютным дзеном вдавленного в стену арестанта. Он даже в лице не изменился. И исподлобья смотрел на служивого таким флегматично-вселенским взглядом, что позавидовал бы любой объевшийся бульдог.

– Что молчишь? Успокоился, говорю?

– Да я и был спокоен, – с удвоенным вызовом ответил малой. И резко сплюнул в сторону.

Всё.

Сейчас будет мясо.

Я испугался еще сильнее. Прямо изо всех сил.

Повисла тишина. Все ждали развития ситуации.

– Дома покуришь, понял? Сейчас звонить пойдете, – служитель правопорядка сдал назад.

Мясо отменилось, и на душе у меня отлегло. Милиционер вальяжно, с видом полного хозяина ситуации пошел на выход.

– Э, слышь, чё насчет покурить-то? – крикнул юный бунтарь в закрывавшуюся дверь и начал тихо хихикать.

Надо отдать ему должное, он крут. Так еще пару часов просидим, и он станет моим кумиром.

Через несколько минут нас по очереди отвели на звонок. Я шел последним. Долго набирал номер, крутя допотопный дисковод набора. Потом аккуратно, легким движением мизинца сбросил звонок и рассказал несуществующему собеседнику о возникшей ситуации.

Разговор у меня получился очень коротким. Будничным. Типа привет, я в КПЗ, меня надо забрать, в УВД у торгового комплекса, спасибо, жду.

Я положил трубку и понял, что вибрирую всем телом, даже зубы предательски стучали друг о друга. Фарс вышел убогим. Я был меньше всего похож на парня, который может за десять секунд проинформировать маму о попадании в каталажку. Пятидесятикилограммовый задохлик в очках, я походил на умника из комедийных сценок, а не на прожженного рецидивиста.

Едва я закончил, молодой служивый, разгадывающий кроссворд за столом с телефоном, пристально на меня посмотрел. Ком подкатил к горлу.

– Столицу Армении знаешь?

– Ереван? – испуганно предположил я.

– О, подходит! Ну иди. – Он принялся радостно вписывать буковки очень коротким карандашом.

– Один?

– Что, заблудишься?

Я неуверенно пожал плечами и вышел.

Прикладная география, в отличие от внешнеполитической, не была моей сильной стороной. Поэтому я заблудился. Побродив по пустынному этажу, я начал наугад дергать одинаковые двери, пока с облегчением не вернулся к месту предписанного заточения.

Нам объяснили, что инспектор задерживается, будет где-то через час, и она надеется, что наши родители к этому времени также подъедут. Нас по очереди сводили в туалет, а потом была трогательная сцена примирения – милиционер, еще недавно размахивающий дубинкой, просунул голову в дверь и крикнул: «Барагозник, пошли покурим».

Мило переговариваясь, они удалились, даже не закрывая дверь, на долгожданную встречу с никотиновой зависимостью.

Я же с новой силой предался терзаниям. На что я рассчитывал своим липовым звонком, даже мне самому было непонятно. Я знал только, что провести всю оставшуюся жизнь в этих стенах страшит меня куда меньше, чем сообщить родителям о задержании. Дальше полет тревожных мыслей раскручивал перед моим разыгравшимся воображением все более ужасающие перспективы. От протоколов и задержаний он разросся к отчислению из университета, работы продавцом, нищете и смерти в одиночестве.

Где-то в апогее захвативших меня тревожных стенаний к нам наконец пожаловал инспектор. Девушка была очаровательная, молодая и при полном параде. Макияж, каблуки, короткая юбка, а ее глубокое декольте вообще стало самым светлым пятном этого безнадежно испорченного дня.

Вечер субботы, вырвали барышню со свидания.

Мне вдруг до самой глубины души стало стыдно за то, как мы, малолетние идиоты, портим жизнь и не даем покоя совсем не знакомым взрослым людям. У них же, наверное, были на вечер планы получше, чем смотреть на наши наглые рожи.

– Добрый вечер, мальчики. Файзуллин, Степин, ваши родители здесь. Так, а Романов кто? – она щебетала так же обворожительно, как и улыбалась.

– Я.

– А где ваши родители?

– Они на даче. Дача далеко, им еще час-два ехать, – соврал я, и закадровый голос моего сознания тут же отметил мою блестящую импровизацию. Одно «но» продолжило этот зловещий шепот: как ты позвонил им на дачу?! Нисколько не теряясь, я подготовил ответ про главу поселения, у которого есть телефон, номер которого я знаю наизусть, который точно вскоре найдет моих родителей и отправит их навстречу моему освобождению.

Но вопроса не последовало. Какие они все доверчивые.

Тут случилось самое страшное, что могло произойти. Девушка, не глядя, аккуратно взяла стул и села за стол. Тот самый стул, на котором ранее топтался крохотный гопник, размазывая весеннюю грязь по всей его коричневой обивке. Пацанский кодекс не позволил мне сообщить о предшествующем акте вандализма. Но мне снова захотелось реветь и броситься в ноги всему человечеству в слезах раскаяния, извиняясь за все несовершенство человеческой породы в целом и некоторых особенно одаренных индивидов в частности. Правда, вместо этого мне пришлось виновато встать в строй по другую сторону стола.

– Так, посмотрим. Степин, распитие спиртных напитков в общественном месте. Детский сад… в самом детском саду, что ли? – обратилась она к нашему буйному сокамернику, с трудом разбирая желтоватые листы рукописных протоколов.

– Нет, на площадке. Там беседка, – внезапно очень виновато промямлил Степин.

– Ясно. Так, Файзуллин Эмиль. Распитие спиртных напитков в общественном месте. Двор школы. Понятно. Так, Романов. Распитие спиртных напитков в общественном месте… и нарушение общественного порядка, надо же…. В скобках, громко спорил о… о коммунизме, что ли?

– Да, о коммунизме, – почтительно кивнул я.

– А где тот… это вы с ним спорили? – она с сомнением указала пальцем на моего спутника.

Ёма загоготал.

– Мой оппонент по идеологическому диспуту перешагнул за грань совершеннолетия, вследствие чего располагается в КПЗ, – ответил я и важно подтянул очки указательным пальцем поближе к переносице.

Озадаченность нашего дознавателя была более чем обоснована, Ёма был скорее похож на парня, который отбирает деньги на обед у школьников и не пропускает ни одной стрелки на районе. Чем он в целом и занимался все годы школьного обучения. А еще он был ярко выраженным националистом до прошлой субботы. С позапрошлой субботы до прошлой, если быть точнее. Он пропал на неделю, потом позвал гулять и вдохновенно рассказывал о классных и правильных пацанах, которые приняли его как родного. Даже на одно собрание с ними успел сходить, о чем и хотел мне поведать. Там им рассказывали о клятых дагах, которые приезжают в нашу страну, диктуют тут свои порядки, забирают рабочие места, захватывают город и вообще весь русский мир. Когда меня отпустил смех от явления татарина-националиста, я просветил Ёму, что Дагестан – это Россия, чем сильно испортил ему настроение.