– Вы читайте, читайте, – бросил ему Безбородко, – Fiat lux![2]
– Слушаю-с! – откликнулся Шешковский на первую часть графского приказа. Вторая осталась вне понимания. Он прочистил горло и напыщенно произнес:
Мелькают дамских птичек лица,
И слышны разные языцы.
Вот эфиопка издалеча
К турки́ склонилася на пли́чо…
– К кому? – не понял граф.
– К турки́… Это такой народ, с коим мы воевать изволим.
– Николы нэ чуяв, – признался Безбородко, недавно вернувшийся с русско-турецких переговоров о мире.
Храповицкий громко пояснил:
– Не к турки́, а к туркэ. У турк пли́ча не бывает.
– Много ты понимаешь! – вступился Шешковский за свое творение. – Сравни: турка – чарка, склоняются к чему? К чарке.
– Так вам чарка надобна?
Безбородко с ходу включился в игру и хлопнул в ладоши. Тотчас явилось питье и зазвенели бокалы. Шум не позволил Шешковскому разрешить недоразумение, и он решил переждать. Окружение графа громко смеялось, лишь Нащокин мрачно смотрел вокруг. Краснолицый старик, всеобщее посмешище, воспринимался как настоящий жених, и сам обещавший помощь Храповицкий вполне серьезно поздравлял его – чему радоваться бедному влюбленному?
– Ты все теперь понял? – поинтересовался Безбородко у шута, когда партия питья уничтожилась.
– Отнюдь, – упрямо тряхнул он звонкими бубенчиками. – Пиит все равно не там ударил. Возьми, к примеру, рог, склоняются к чему? К рогу. Тако же и к турку надобно…
Безбородко махнул рукой.
– Ты не по-дурацки умничаешь. Зачем тут рог?
– Вот и я думаю, зачем. Не женился, и рога не было бы. Ты, дядюшка, не позволяй ему турка не по тому месту ударять. Не дай бог, снова размирка выйдет.
Шешковский начал терять терпение.
– Ты хоть и дурак, а должен знать, что законы стихосложения дозволяют делать разны ударения, и к твоим туркам они касательства не имеют. Можешь у самих спросить, – он раздраженно ткнул пальцем в сторону стоявшей неподалеку маски в чалме.
Маска обиженно произнесла:
– Я не турок, а перс.
– Какая разница? Они все друг на друга похожи.
– Тогда так и скажи, – Храповицкий выступил вперед и, подражая манере Шешковского, продекламировал:
Льнет эфиопка сдалека
К персе, похожем на турка.
Дружный хохот совсем вывел Шешковского из себя. Он топнул ногой и крикнул:
– Коли вам по нраву дурацкие вирши, то их и слушайте!
Безбородко миролюбиво сказал:
– Та шо вы, диду, серчаете? Хлопцы дюже проказливы и зараз веселятся. Мы скажем так:
Довольно публика уся:
Фиопка, турка и перся.
Снова раздался хохот. Шешковский, уже не зная, что делать, переминался с ноги на ногу.
– Читайте дальше, – приказал граф.
Пришлось продолжить:
Здесь девы так веселье имут,
Что сразу мертвого подымут…
– Дядюшка, а что такое сраз? – вполголоса спросил Храповицкий.
– Чего тебе еще?
– Сраз у мертвого, что это такое?
– Не мешай слушать. Обыкновенный сраз, не знаешь, что ли?
Недовольный Шешковский зыркнул глазом, однако сдержался и продолжил:
В их взорах огнь призывный блещет,
Уста похвальну песнь измещут,
Они чисты, слова не ложны,
Почесть за лесть мне невозможно…
– Куда залезть, дедушка? – Храповицкий проявил новый интерес.
– От бисов сын, хиба не знаешь?
– Я-то знаю, токмо ежели невозможно, зачем под венец идти? Ужель затем ему жениться, чтоб сохранить невинность у девицы?
Шешковский видел, как графское окружение корчится от смеха, и ярость стала заполнять его. Она уже была готова выплеснуться наружу, как вдруг вперед выскочил Нащокин и вскричал:
