– Если ты нам друг и брат, – заметил Шестипалый, – возвращай ружье в обрат.
– Заткнись, рифмоплет, – откликнулся Птицелов. – Из-за моей обувки да ружьишка старого жизни меня решить хотите… Думаете, я тупой?.. Вояки сраные…
– Мужики, вы чего?! – спросил Затворник, который так ничего и не понял в этой мизансцене. – Какое ружьишко? Птицелова ружьишко? Дык из него только мелких птах стрелять…
– Ты вот что, Птицелов, – сказал Бельмастый. – Остынь. Не тронем мы тебя, пошутили…
– Врешь, Бельмастый, – сказал Птицелов. – Меня не проведешь, я вранье чую. А ну, пропустите!
Он перешагнул через Затворника, все еще не могущего взять в толк, что происходит, и крадучись вдоль стен, не спуская глаз с разведчиков, пробрался к выходу. Толкнул задом дверь, вывалился наружу.
– Ты, Затворник, глупый гусь, – услышал Птицелов напоследок, – за тебя еще возьмусь…
Дверь захлопнулась. Не разбирая дороги, Птицелов кинулся в лес. Он понимал, что так просто ему уйти не дадут. Оставалась одна надежда, что до утра разведчики из своей хижины носу не высунут, упырей побоятся. Птицелов, конечно, тоже боялся упырей, но выбора у него не было. И на засеке упыри, и в лесу. Только те, которые на засеке, похуже лесных будут.
Никогда не слышал, чтобы четвероногие упыри своих жрали. А вот двуногие…
Перемахивая через трухлявые стволы, ныряя под толстые сучья, нависающие над узкой звериной тропой, что вела от хижины в чащу, Птицелов жаждал лишь одного – уйти от засеки как можно дальше. Едва рассветет, разведчики кинутся в погоню. Из-за карабина и добротных ботинок. А пуще всего – из-за боязни, что беглец наведет на них солдатский патруль.
Не такая уж и плохая мысль, подумал Птицелов ожесточенно. Они мне никто. Они уже не мутанты даже, а звери лесные. Из-за таких, как они, солдаты лютуют. И байки про кровожадных южных упырей среди северян из-за таких вот разведчиков…
Он едва успел затормозить. Взбил тучу палой листвы, шлепнулся на задницу, выронил карабин.
Ну вот, успел подумать Птицелов, прямо как в маминой сказке: от Лесоруба ушел, от разведчиков ушел, а от тебя, упырь лесной…
Матерый упырь, преградивший ему путь, сел на задние лапы, вздел пушистую морду к мутному фосфоресцирующему небу и захохотал.
– Люди, – проворчал упырь, обнюхав карабин. – Много железа, мало мозгов.
Птицелов все еще сидел на заднице – ни жив ни мертв. И все-таки скорее жив, чем мертв. Огромный упырь, самый крупный из всех, что Птицелову доводилось встречать, судя по всему, настроен был дружелюбно.
Когда упырь отсмеялся – хотя смех этот мало напоминал человеческий – он принялся разглядывать Птицелова, свесив лобастую голову набок, вывалив длинный черный язык.
И не было в его облике ничего, внушающего ужас. Правда, большой. Громадный просто.
– Выродок? – спросил он. – Охотник?
– Да, – признался Птицелов.
А чего врать?
Упырь широко раззявил черную пасть, блеснув редкими зубами. Не поймешь, то ли зевнул, то ли припугнул. Захлопнул пасть, клацнув клыками. Спросил:
– Охотников моего народа убивал?
Птицелов понурил голову. Вот так вопрос. Жизни и смерти вопрос.
– Случалось, – ответил он.
Круглые глаза-плошки упыря озарились внутренним огнем. Сердце Птицелова пропустило пару ударов, тело стало ватным. Безразличие охватило мутанта, но вдруг все прошло. Упырь погасил взор, отвернул морду.
– Правильно, – пробурчал он. – Колдун так и сказал: мутант, который не врет. Встретишь, испытай его, сказал Колдун. Если соврет… не тот.
