Птицелов промолчал. Звери лесные, ящеры болотные, птахи небесные, мыши летучие – все прислуживали Колдуну. Этим никого не удивишь за Голубой Змеей. Но никто никогда не сказывал, что Колдуну прислуживают упыри.
– Мне идти надо, – сказал Птицелов. – Если позволишь…
– Погоня за тобой, – отозвался упырь. – Трое. Очень злые. Выродки.
– Догадываюсь, – вздохнул Птицелов. – Убить меня хотят.
– Голодны? – поинтересовался упырь.
Птицелов хмыкнул.
– Сыты, – сказал он. – Опасаются они меня. И ботинки им мои глянулись.
Упырь, яростно почесав за ухом, обронил:
– Люди никогда не сыты.
Птицелов не стал спорить.
– Идти мне пора, – повторил он с тоской. – Светает.
– Идем! – Упырь мотнул тяжелой башкой. – Провожу до заставы.
И он бесшумно потрусил вперед. Птицелов подобрал карабин, зашагал следом. Шли быстро, не слишком петляя. Видно, упырь хорошо знал дорогу к человеческому поселению.
Мировой Свет усилил накал. Потянуло утренним холодком. В лесу пробуждались птахи, перекликались простуженными голосами, но испуганно замолкали, когда упырь и мутант приближались к их гнездовьям. Впрочем, Птицелов не тешил себя иллюзиями. Птахи боялись исключительно упыря. Его все боялись – даже медведь-лакомка спешно покинул усыпанные сладкими ягодами заросли, стоило упырю оказаться неподалеку. Птицелов слегка запыхался, стараясь поспеть за проводником, но был рад радехонек. С таким спутником нигде не пропадешь. Но вот они перемахнули через кювет и выбрались на дорогу.
– Застава там! – Упырь приподнял могучую лапу и показал направление. – Ступай.
– Как тебя зовут? – спросил Птицелов. – У тебя есть имя?
– У последнего щенка есть имя, – отозвался упырь. – Назови сначала себя.
– Меня зовут Птицеловом.
Упырь фыркнул, помотал лобастой башкой, как будто его опять разбирал смех.
– Зови меня Псоем из клана Итрчей, – сдавленным голосом произнес он. – Это мое почти настоящее имя.
– Хорошо, Псой, – сказал Птицелов. – Я запомню.
– Запомни, – буркнул упырь и добавил: – Мы еще встретимся, Ловец Птиц!
И канул. Только когти шарахнули по бетону. Птицелов проводил его взглядом. Вздохнул, поддернул ремень карабина и зашагал на север.
Заставу Птицелов увидел, как только вышел из-за поворота, оставив за спиной заросли лещины и пахнущий грибами валежник.
По обе стороны от старого шоссе возвышались два неказистых здания из серого бетона: в один и в два этажа. Над двухэтажным развевался черно-желтый флаг и торчала мачта радиоантенны, а в окнах одноэтажного не хватало стекол. Чуть в отдалении трепетало на ветру полотно армейских палаток. Возле них стояла какая-то машина, скрытая под камуфляжной сеткой.
Двое часовых неторопливо выдвинулись навстречу Птицелову.
– Ружбайку давай сюда, – сказал один из них. – И торбу тоже.
Птицелов сделал так, как ему приказали.
– Сам кто будешь? – спросил второй. – Из фермеров?
…Вся прежняя жизнь Птицелова проходила среди мутантов. С рождения он привык видеть рядом с собой изуродованных созданий. Мать с неестественно длинными руками. Отец, который умел дышать под водой. Кузнец Скибу – из его левой лопатки росла недоразвитая ручка. Дурачок Пишту с четырьмя глазами, одни из которых – на затылке. Пакуша со свиным рылом вместо носа. Добрый, но страшный, как божий гнев, друган Бошку. Лия – очень тонкая и очень красивая в нечеловеческой своей красоте.
Раньше северян Птицелову доводилось видеть все больше издалека и то – сквозь прицел. Пошли как-то с Бошку и Хлебопеком на оленя и едва не наскочили на каких-то очень важных дядек в сопровождении взвода черноберетников. «Дядьки» установили в лесу железные ящики со стеклышками, а потом удалились, оглядываясь украдкой, как недоросли, что затеяли шкоду. Явно замышляли недоброе.
