Далее – Джанкой Немецкий, или Карлсруэ (Ближнегородское). За ним шли чередой Узун-Сакал-Джанкой немецкий, Узун-Сакал татарский и Новый Джанкой, слившиеся в теперешнее Озёрное. Ещё через полкилометра – Старый Джанкой и Ново-Джанкой, соединившиеся в Новостепное.
Справа по карте, то есть на восток от Антоновки, Аксюру-Конрат немецкий, с 1948-го Кондратьево, – село, где проживало почти 400 немцев. Южнее Конрата – Колай, ныне Азовское, с полутора тысячами жителей, центр соседнего района. Мои юные отец и мать наведывались туда не единожды: до войны там работали Дом культуры и клуб на 350 мест, библиотека с приличным книжным фондом, семь магазинов.
Юго-восточнее Антоновки, в 12 километрах от неё, Мускатное, бывший немецкий Адаргин, где в начале 1950-х отец руководил средней школой. Навсегда запечатлелись в памяти невысокие каменные заборы, щедрые сады, тополя вдоль просёлочных дорог, обильные чернильные пятна вокруг раскидистых шелковиц.
От Антоновки русской до Антоновки армянской, ставшей после войны Нижней Антоновкой, километра полтора или даже меньше; отцу хватало трёх – пяти минут, чтобы добраться на велосипеде.
Помню я ту горстку развалин – тёмные, пугающие провалы вместо дверей и окон, угрюмый, безмолвный островок в ослепшей от солнца степи. Проезжая мимо, мама всегда роняла слезу: здесь когда-то жила сестра Мария, вышедшая замуж за местного жителя.
В 1944-м, согласно постановлению Государственного комитета обороны, по обвинению в сотрудничестве с немецкими оккупантами вслед за крымскими татарами с полуострова выслали 37 тысяч армян, греков и болгар65. Очевидно, тогда и пришла в запустение Армянка (иначе её никто не называл).
За нею километрах в трёх находилась ныне не существующая Каменка, в четырёх – Бекказы, ставшее Рубиновкой, и Джеркун (Серноводское), в пяти-шести – Борлак (Краснодольное) и Найман (Советское).
Проехав на велосипеде из Антоновки километра четыре на запад, отец оказывался в Каранкуте русском (теперь Тимирязево), а перебравшись через железнодорожную линию – в Каранкуте немецком, переименованном после войны в Арбузовку.
Вдвое дальше к юго-западу – Фрайлебен (Вольное), где с мая 1940‑го обосновался авиаполк Черноморского флота. За ним поодаль – Курман-Кемельчи, после войны Красногвардейское, где я пошёл в школу.
Летом нещадно палило солнце, на просёлках лежала густая пыль, а вдоль тропинок бурела выгоревшая на солнце трава. От оставленных скифами невысоких курганов повеивало вечностью. Их было немало в нераспаханной до конца таврической степи. С осени до весны катились по ней колючие шары перекати-поля…
Так открывал я географию родных мест. Куда лучше изучил их отец, обойдя пешком или объехав на велосипеде в последнее довоенное лето.
С детства мне ласкала слух музыка слов – Адаргин, Тав-Бузар, Каранкут, Семь Колодезей, Сарабуз… Довоенные названия звучали непонятно, загадочно, дышали историей, в них отражался пестрый национальный состав населения полуострова.
Значительно позже, будучи студентом филологического факультета, я узнал: Джанкой, Сейтлер, Арабат означают по-тюркски соответственно «милая деревня», «потомки пророка», «застава», Феодосия по-гречески – «богом данная», Фрайлебен на идише – «свободная жизнь».
Перед войной в Крыму проживали представители 190 национальностей и народностей. Из 1 миллиона 126 тысяч жителей почти половину, 49,6 % составляли русские, 19,4 % – крымские татары. Менее 14 % были украинцами, 5,8 % – евреями, 4,5 % – немцами. Проживали порядка 21 тысячи греков, чуть более 15 тысяч болгар, около 13 тысяч армян
