Эра междугородных автобусов не наступила, до Геническа ехали попуткой. Оттуда поездом, с пересадкой в Новоалексеевке, до Джанкоя. Дальше – по однопутной железной дороге в опалённом засухой восточном Крыму.
Стоял знойный август; по данным архива погоды, температура превышала 30 градусов. Представляю, как состав осоловело тащится в степи, стоит на разъездах, пропуская встречные. В раскалённом на солнце вагоне нечем дышать. Увядшая пожухлая трава устилает землю, бурые стебли бурьяна покачиваются на волне суховея. Кое-где на ровной, как стол, поверхности возвышаются курганы – часовые ушедших веков.
Оазисами в пустыне выглядели станции, особенно Сейтлер (Нижнегорская), где вековые тополя и сады пили воды Салгира и его притока Биюк‑Карасу.
После Владиславовки, откуда разбегались керченская и феодосийская ветки, рельеф стал разнообразнее: глубокие балки, долины, холмы. Постояв на станции Сарыголь (сейчас Айвазовская), предпоследней, отправились дальше. Подросток, понятно, смотрел во все глаза.
Слева за вагонным окном открылось море, слитое с широким устьем Байбуги. А с противоположной стороны потянулся проспект Ленина, с 2003-го проспект Айвазовского.
Поезд нырнул под Межениновский пешеходный мост. Справа от него выглянул из пышной зелени особняк. Он и сейчас похож на дворец из восточной сказки – миниатюрные минареты, купола-полусферы, колонны, крытые галереи, террасы, стрельчатые арки, мозаичные окна, ажурные решетки, стройные кипарисы. Это, пояснили отцу, один из первых в Крыму санаториев для трудящихся, а до 1917-го – дача Стамболи, сына табачного фабриканта.
За невысоким серокаменным заборчиком проплыли роскошные особняки. Вот, указал кто-то знающий, вероятно из местных, Инфизмет – Институт физических методов лечения с грязелечебницей. А вот санаторий для работников железной дороги, больных туберкулёзом.
До революции это были, сообщает автор современного путеводителя, «виллы богатейших промышленников и иных достойных граждан Феодосии, Крыма и обеих столиц». После бегства хозяев, пояснил сыну Тимофей Фёдорович, советская власть устроила в их дачах здравницы для рабочих и крестьян.
Лязгая сцепками, поезд остановился у вокзала. В 1941-м его полностью разрушили, уцелела, по словам старожилов, «гранитная ступень у главного входа»8. Но тогда, летом 1938-го, подросток не мог не восхититься белокаменным, из инкерманского известняка зданием в классическом стиле.
Сначала заскочили к родственникам, оставили вещи.
Помнится, в начале 1960-х мы заглянули туда всей семьёй. Наш «Запорожец», попетляв по городу, остановился на тихой улочке. Ухоженный дворик, утопающий в зелени домик, обходительные хозяева, – наверно, мало что изменилось после того, как впервые оказался здесь отец.
Отсюда рукой до училища подать. Представляю, как по улице Розы Люксембург, теперь это Адмиральский бульвар, дед с отцом идут к возвышающемуся над площадью трёхэтажному зданию, возведённому в 1890 году для мужской гимназии.
С 1915-го здесь обосновался учительский институт. В 1920-м он стал Институтом народного образования, в 1923-м – педагогическим техникумом с преподаванием на русском, немецком и еврейском языках, готовившим учителей для сельских школ. В 1937-м его, как и другие подобные заведения, по решению Наркомпроса РСФСР преобразовали в педагогическое училище.
Думается, подростка, да и деда моего, потряс вид учебного заведения, представшего перед ними дворцом или храмом образования.
