— Нет.
— Точно?
— Точно.
Она с облегчением выдыхает:
— Хорошо. Ничего им не говори. Если что-то понадобиться — обращайся.
Я киваю.
Эля направляется к дверям, но я останавливаю ее внезапным вопросом:
— А можно спросить?
— Да, конечно, — замирает она.
— Почему вы не захотели сами рожать ребенка? Простите, если это бестактно.
— Нет, ничего страшного, — она улыбается, но несколько нервно. — Я слишком много сил, денег и времени вложила в свою фигуру, чтобы портить ее ради такой мелочи.
— Ах, простите, — мне становится неловко. — Я не знала…
“...что ребенок — это мелочь для вас”.
Последние слова проглатываю, едва удержавшись от сарказма.
— Ничего, — она легкомысленно отмахивается. — Сейчас многие покупают услуги суррогатного материнства. И фигура в порядке, и таким, как ты, даем шанс заработать. Кстати, ты больше ничего не скрываешь от нас?
Она смотрит так пристально, что я невольно бледнею.
— Нет, больше нечего скрывать, — качаю головой.
— Ладно, пойду поговорю с мужем. Надеюсь, он во всем разберется.
— Да, конечно…
Как только дверь за Элей закрывается, на меня накатывает паника. Хотя с чего мне нервничать?Я ведь не солгала. Но само ожидание выматывает.
***
До вечера меня больше никто не трогает. Но я маюсь от безделья: интернета нет, а все книги, скачанные на телефон, давно перечитаны. Поэтому иду в гостиную, хочу позвонить маме, но оттуда слышны голоса. Похоже, хозяева обсуждают сегодняшнее происшествие.
Я замираю возле прикрытых дверей. Слышу возмущенный голос Эли. Ей отвечает кто-то из братьев. Но кто — невозможно понять. Все-таки голоса у них очень похожи, если не видеть лица, то и не поймешь, кто говорит.
— И ты веришь ей? — спрашивает Эльвира.
— У нас в стране действует презумпция невиновности, — нейтрально отвечает кто-то из братьев. — Пока не доказано обратное — человек невиновен.
— И когда ты собираешься все проверить?
— Уже послал своего человека. Любой документ можно подделать, но если ребенок действительно был усыновлен, но запись об этом есть в реестре.
Я тихо отхожу, чтобы меня не засекли. Значит, Барковские мне не верят. Думают, что я свидетельство об усыновлении подделать могла? Вот параноики!
— А вы тут что делаете? — раздается удивленный женский голос.
От неожиданности чуть сердце не выпрыгивает из груди.
Оборачиваюсь.
Это всего лишь Надежда.
Облегченно выдыхаю:
— Хотела позвонить своим, но гостиная занята. Не буду мешать.
— Ой, забыла вас предупредить, — кивает горничная, — утром позвоните.
До ужина еще два часа. Что мне делать? Ладно, все равно собиралась на днях изучить парк, в который выходят окна моей комнаты. Вот туда и направлюсь.
Меня никто не останавливает, когда я выхожу из дома через дверь в гостевом крыле. Парк ухоженный, дорожки выложены камнем и расчищены от снега, многие кусты и деревья укутаны на зиму. Сразу видно, что здесь есть садовник.
Я бреду по пустой аллее, засунув руки в карманы. К вечеру похолодало, и влажные дорожки покрылись тонкой коркой льда. Надо быть аккуратнее…
Только так думаю, как моего слуха касается странный звук. Будто ветка хрустнула под чьей-то ногой.
Останавливаюсь. Уже опустились зимние сумерки, но вдоль аллей стоят фонари на солнечных батареях. Из глубины парка доносится шум шагов. Кто-то бежит.
Я решаю отступить с дорожки. Не хочу ни с кем встречаться. Поэтому молча отхожу за деревья по пожухлой траве. Становлюсь так, чтобы свет фонаря на меня не падал.
