Отель одиноких сердец - страница 25

– Довольно!

Мать-настоятельница понимала, что Элоиза может забить Розу насмерть. А это, несомненно, вызвало бы переполох. Она искала какой-нибудь повод, чтобы прекратить совместные хождения Розы и Пьеро по городу. Справедливости ради надо сказать, что она немало на них заработала. Это позволило построить новый солярий рядом со спальнями монахинь и отремонтировать водопровод. Но все больше благотворителей напрашивались на визиты, а это влекло за собой значительно более дорогие ремонтные работы, чем те, деньги на которые приносили Роза с Пьеро. И в любом случае, чтобы продолжать вести дела в приюте, была нужна некоторая уединенность. Невозможно должным образом приучать детей к дисциплине, если люди постоянно проверяют, как здесь обстоят дела, и вмешиваются в жизнь детей. Приют отнюдь не обитель счастья.

Мать-настоятельница придерживалась мнения, что счастье всегда ведет к трагедии. Она понятия не имела, почему люди так ценят это ощущение и так к нему стремятся. Ведь это не что иное, как быстротечное состояние опьянения, приводящее к принятию худших решений. Не было на этой планете ни одного умудренного жизнью человека, который не признал бы, что счастье и грех неразрывно связаны, как пара, которую составляют два сапога. Никакие два других состояния бытия с такой силой не тянулись друг к другу, не стремились всегда быть рядом. Эта парочка была создана не на небе, а в аду.

Мать-настоятельница смотрела на тело Розы на приподнятой кровати в лечебнице приюта. Она еще была в полубессознательном состоянии, вся покрытая жуткими синяками и ранами, с вставленной для внутривенных вливаний трубкой. Мать-настоятельница думала о том, что это справедливое воздаяние за дозволение детям думать о себе как о чем-то уникальном. В частности, такое случалось, когда сироте было позволено думать о себе как о ком-то из ряда вон выходящем.

Сестре Элоизе было стыдно кому-нибудь сказать, почему Роза оказалась в лечебнице и кровать девочки отгородили занавесом. Поэтому сначала никто этого не знал. Все считали, что она набедокурила и ее заперли в чулан. Пьеро был уверен: Роза на него злится. Когда его возбуждение спало, ему, как обычно, стало немного стыдно. Он чувствовал, что зашел слишком далеко. Господи, насколько же он был бестактен! Чем дольше он об этом думал, тем больше его потрясало и ужасало собственное поведение.

Всего за день до этого Роза рассказывала ему о своем восхитительном плане, который наверняка должен был принести ей всемирную известность, – и, может быть, он тоже смог бы стать к нему причастен. И как же он ей ответил? Заявил, что хочет познакомить ее со своим членом!

Пьеро шептал что-то в дверь чулана, но Роза ему не отвечала.

Каждый раз, думая об этом, он хлопал себя по лбу ладонью. Он бился головой о стену, как будто вместо головы у него было куриное яйцо, скорлупу которого он хотел разбить. Он даже думать об этом не мог! Он был извращенным подонком. Чтобы хоть как-то поднять себе настроение, он воображал «Феерию снежной сосульки» – представление, в котором будет выступать вместе с Розой, когда она его простит.

Настал первый день весны, а Роза по-прежнему оставалась в лечебнице. Над ее головой висело небольшое распятие с пригвожденным к нему голубым глиняным Иисусом. Мимо окна пролетела бабочка. Крылышки у нее были сделаны из спрессованных цветочных лепестков.