– Ваши ученицы из церковно-приходской школы не увидят и не узнают, … что с того?
– А муж? – задумчиво произнесла она.
– А муж и тем более, – безапелляционно заверил я.
– Знаете, создается впечатление – мы с вами как заговорщики беседуем.
– Давайте тогда шепотом, – предложил я, шутливо снижая голос.
– И все-таки нет, мой дорогой Миша. Понимаю. А душа противится.
– Потому что ничего не было! – выпалил я решительно, уверенный в своей правоте. – Я не сомневаюсь, вас отдали замуж без любви!!! Или скажете, не так все было!?
– Без любви, без любви. … Вы же ничего не знаете мой дорогой. … Если бы только можно было все изменить!! Нет, что уж там! Лучше не начинать этот разговор вовсе.
Она замолчала в волнении, подошла к проему купе, приоткрыла дверь и тут же плотно захлопнула, очевидно, убедившись, что никто не подслушивает.
– Ничего вы не знаете, – подтвердила моя попутчица уверенно.
– Мне и знать нечего.
Я встал, подошел к ней, и смело взял ее за руки. Она торопливо взглянула на меня снизу вверх, не убрала руки, но посмотрела затравленно и с легким испугом.
– У меня это на лице написано?!!! Что я страдаю – и у меня не было в жизни настоящей любви?
– Смотрю в ваши грустные глаза. А в них тоска беспросветная – робость и послушание Мария Александровна!
– Это от Бога. Он всемогущ и всевидящ!
– Нет. Это от отчаяния. Не верите вы ни во что. Просто плывете по течению. Все за вас решают. Везде флажки красные. Туда нельзя, туда не ходи.
– Вот вы говорите Миша, душа сопротивляется? Умом понимаю, что вы правы. Так и есть. Что я по большому счету видела? Да ничего! Вяжу, вышиваю, прислуживаю за мужем и сильно хочу ему понравиться, даже когда мне противно. В то время – когда мы с ним брачное ложе делим – мне больше противно, чем хорошо.
– И выхода нет?
– La sortie je ne vois pas. (Выхода не вижу. фр.)
Я крепче сжал ее руки. Моя спутница не противилась. Лицо ее оказалось близко. Я прижался к ее горячей щеке.
– Говорите, Маша. Говорите. Я слушаю.
Она отстранилась, но только слегка, не по настоящему.
– О чем?
– Так просто. Мне все равно – лишь бы слышать ваш голос!
Мои губы были совсем рядом с ее лицом. Я ощущал ее горячее дыхание.
– Все что мы делаем, это так скоропалительно и нехорошо, – урезонивала она меня, – я себя не узнаю. Что вы можете обо мне подумать!? Я веду себя как девка!
– Вы до невозможности красивы и очаровательны… до невозможности!
– А от чего вы не освободите мои руки?
– Вы этого хотите?
– Я сама не знаю – что хочу.
Маша сильней отвернулась к окну, опуская голову вниз, при этом, не делая попыток убрать свои ладони из моих рук. Я чувствовал, как они слегка подрагивают.
Я взял ее за подбородок и повернул к себе. Она слегка приоткрыла рот и «послушно-обреченно» закрыла глаза. Я коснулся ее воспаленно сухих губ. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я целовал ее долго упрямо, пока ее губы немножко не распухли, а дыхание не стало прерывистым. Наконец она усилием воли легонько оттолкнула меня, и сев в угол – заплакала.
– О чем вы плачете? Зачем вы так огорчаетесь?
– Я ничего не могу. Все во мне восстает. Сопротивляется. Я хочу обратиться к царю нашему небесному – за спасением. Это насилие надо мной. Это все пошло. Пошло! Да! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, вы сейчас же должны уйти. Слышите! Я не могу вас выгнать. Вы сами это должны сделать! Прошу вас. Заклинаю всем святым!
