Открытие смерти в детстве и позднее - страница 15



Представление о том, что воздержание позволяет мужчине сохранить витальность и бессмертную душу и что целибат открывает путь к бессмертию, является, конечно, потенциальным источником психологического конфликта, поскольку продолжение рода – тоже путь к продолжению во времени крови и личности мужчины. «Своих сыновей отдают они, свое бессмертие» – было написано о молодых людях, ушедших на войну 1914-го[55]. Шекспир убеждает юного наследника жениться следующими словами:

Но если смерти серп неумолим,
Оставь потомков, чтобы спорить с ним![56]

Эта же тема звучит двумя тысячами лет раньше. Орест и Электра на могиле отца молят:

Орест:
Пошли нам Правду мстящую в союзницы,
Иль сам восстав, соделай битву равною:
С тобою одолеем одолевших нас.
Электра:
Услышь мой вопль последний, вопль отчаяния!
Твои птенцы стенают на холму твоем:
Сестру и брата вместе пожалей, отец!
Не дай иссякнуть семени Пелопсову,
Чтоб ты в потомках новых и по смерти жил.
Зане усопших имя и дела звучат,
Живые в детях: пробки так пловучие
Спасают невод, в глубь морей закинутый.
Отец, не за себя лишь, – за тебя скорбим:
Спасая нас, не сам ли ты спасаешься?[57]

«Для философа потомство – то же, что для религиозного человека – мир иной»[58]. Этот афоризм, пожалуй, слишком легкомысленно описывает разницу между философией и религией; тем не менее, он выражает глубокий раскол между двумя способами мышления. «Значение потомства, – говорится в той же книге, – достигло максимума в тот период развития древнееврейской мысли, когда история уже начала восприниматься как образ движения вперед, но вера в воскресение мертвых еще не возникла»[59]. В те времена бурного религиозного развития и в той культуре потомство имело огромное значение как с религиозной, так и с философской точки зрения. Благословение, полученное Авраамом, предполагало потомство, неисчислимое, как звезды на небе, – при условии поддержания этим потомством соглашения с Единым Богом и следования соответствующему кодексу поведения[60].

Веру в бессмертие через сперму или зародышевую плазму можно обнаружить как в секулярном, так и в религиозном контексте. Но, видимо, человеческая жажда бессмертия не может быть утолена одним только «плодитесь и размножайтесь»; точнее, – в этом процессе природа столь редко может проявляться отдельно от воспитания, что «размножение» не рассматривается как нечто чисто биологическое, происходящее инстинктивно. Например, оно «подкрепляется» обучениям генеалогиям, примеры которых в изобилии имеются у Гомера, в обоих Заветах и в изданиях геральдической палаты. Новозеландские маори до прихода белого человека должны были учить наизусть «громадные генеалогии, на фоне которых Бурбоны… выглядят выскочками»[61]. Маори были крайне гордыми людьми, которых оскорбляло малейшее уязвление не только их собственного достоинства, но также чести их дальних родичей и предков.

Поскольку у женщин, как и у мужчин, есть спинномозговая жидкость, то в свете обсуждаемых здесь представлений вопрос о наличии у них бессмертной души не обязательно получал отрицательный ответ. Однако ни целомудрие, ни произведение потомства не сулило женщинам того бессмертия, на которое могли рассчитывать мужчины, хотя ранняя Церковь и учила, что девственность открывает путь к вечному блаженству представителям обоего пола. Однако мать считалась лишь вместилищем для развития семени. Согласно Аристотелю, мужчина дает будущему человеку форму, а женщина – лишь материю. Тот факт, что и сперматозоид, и яйцеклетка являются источниками веществ, определяющих форму, был установлен лишь в современную эпоху, Вольфом (1733–1794) и Баэром (1792–1876) (Wolff, Baer). Однако евреи ценили наследование как биологическое, так и культурное. Еврейские отцы требовали, чтобы их сыновья, от ветхозаветных Исаака и Иакова до апокрифических Тобита и Тобиаса, брали жен из своего народа, даже если искать их приходилось далеко. Благодаря недавним дискуссиям о еврейской идентичности широкой публике теперь известен давно принятый догмат о том, что иудаизм наследуется через мать.