Отложенное детство - страница 6

Прислушалась ещё, чуть-чуть приподняв одеяло. Тихо.

И вдруг неподалёку мяукнул школьный кот. Значит, я здесь не одна, и всё слышу. «Киса, кисонька, где ты?» – неожиданно всхлипнув, позвала я кота. Кот мяукнул снова, уже ближе, и где-то устроился.

Я знала, что этот кот не любил детей и никогда не давал себя погладить, как мы с Павликом его не подманивали. Но сейчас, когда он был где-то рядом, мне стало не так страшно одной в пустой школе. Кот жив, может и школа цела.

Приоткрыв одеяло, я вся обратилась в слух, и тут от ветра хлопнула дверь или окно, где-то упало и грохнуло разбившееся стекло, так звонко, что я вздрогнула.

Прислушалась ещё – тихо. Глаза стали слипаться. Только успела подумать о том, что бабушка опять устроит мне взбучку.

Первое, что я услышала, просыпаясь – захлопали двери, и в комнате заходили, заговорили, заохали.

С окон сняли одеяла, и сумеречное утро, как могло, осветило серые стены.

Но в мой угол под кроватью оно даже не добралось.

Спать на полу, скорчившись, было так неудобно, что всё тело затекло, никак не открывались слипшиеся глаза.

Тут дедушка встревоженным голосом спросил:

– Мать, а где Аля?

– Да с Капой, конечно, – ответила бабушка.

И я поняла, что надо выбираться из-под кровати. Непослушными руками и ногами стала выпутываться из одеяла, и тут кто-то взялся за его край и вытащил весь клубок на свет. Это дедушка спас меня из одеяльного плена.

Пришла тётя Капа. Она держала Павлика на руках. Спросила:

– Что случилось-то?

А дальше меня обнимали, спрашивали, трогали, крутили. Сонная, растерянная, я понимала – что-то произошло и, наверное, это из-за меня, из-за того, что я осталась в школе.

Дедушка молчал.

Бабушка плакала.

Никто меня не ругал.

Когда я была одета, дедушка сказал:

– Мы уходим. Я обещал Але показать завод.

И вдруг тётя Капа попросила:

– Папа, не забирай Алю. Павлик сейчас раскричится – не успокоим.

– Павлик?! – неожиданно грозно посмотрев на неё, сказал дедушка.

И мы вышли в полной тишине.

Я была рада, что иду с дедушкой на завод. Но когда мы оказались в коридоре школы, я замерла. Большинство окон было выбито, весь пол усеян разбитыми стёклами.

Я стояла, не зная, куда наступить. Дедушка меня не торопил, потом взял на руки и пошёл по битым стёклам к выходу.

Мы прошли через двор и там, в дальнем углу, возле заборчика, я увидела большущую круглую яму.

– Вот здесь и упала бомба, – сказал мне дедушка.

Ёжась от утреннего холода, люди, стоявшие у ямы, показали нам, где упала вторая бомба. Совсем недалеко, сразу за дорогой. И тут я впервые узнала, что эти ямы от бомб называются воронками.

У школы нас ждала полуторка. Мы сели в кабину, и дедушка познакомил меня с шофёром.

– Митя, – представился молодой черноглазый парень и протянул мне левую руку. На правой у него была кожаная перчатка. В ответ я ему протянула правую:

– Аля.

– Красивое имя, – улыбаясь, сказал Митя, и потряс мою руку.

Мы потихоньку поехали, объезжая край воронки.

– В бомбоубежище-то слышно было, как здесь бомбили? – спросил меня Митя.

– А она, Митя, в это время в школе была. Одна.

Полуторка дёрнулась и остановилась.

– Вы серьёзно, Павел Сазонович?

– Уж куда серьёзней, – ответил ему дедушка.

Митя опять протянул мне левую руку.

– С боевым крещением, Аля, – его улыбчивое лицо на этот раз было серьёзным.

Когда мы вошли в дедушкин кабинет, там, на большом письменном столе звонил и звонил телефон. Пока дедушка был занят разговорами, я присела на чёрный кожаный диван и осмотрелась. На стенах кабинета висели портреты. В углу стояла кадка с высоким красивым деревцем, которое цвело красными колокольчиками. Ещё в кабинете было два окна и много-много стульев. Больше рассматривать было нечего, и я пошла к окнам.