Некрасивый человек смотрел на весну. У него было серое, как пергамент, лицо с рыхлыми щеками, бугристый нос и маленькие глазки под массивными надбровными дугами. Мешковатое туловище с увесистым пузырем живота совершенно не сочеталось с сухими ногами. Голову мужчины украшал черный цилиндр с атласной лентой, на покатых плечах лежала небрежно накинутая епанча мышиного цвета. Все вместе придавало незнакомцу настолько вороний образ, что казалось, будто он вот-вот каркнет. Однако он не издал ни звука, лишь достал из кармана изящную трубочку, не спеша набил ее и раскурил, продолжая наблюдать сквозь клубы дыма за робкой городской весной.
Здесь, в предместьях столицы, весна походила на хорошенькую юную кухарку. Не на горничную или субретку, поскольку те еще не избавились от девичьих иллюзий насчет возможных перемен в жизни. На их лицах мелькают игривые улыбки, походка сохраняет грациозность, особенно когда есть кому смотреть. Нет, в Овергоре ранняя весна была именно кухаркой. Ее только что вывезли из деревни, обрядили в грубые одежды и приставили к плите, не замечая ее сияющих глаз и невинной улыбки. С натруженными руками, в холщовом переднике и неуклюжей обуви, она незаметно делает свое дело, не привлекая излишнего внимания к своей природной красоте.
С остроконечных крыш скатывались остатки снега и таяли, оставляя грязные потеки на окнах. Люди шлепали по лужам на тротуарах и бранили нерадивых дворников, как будто те были в чем-то виноваты. Дворники с багровыми лицами, долбили серый слежавшийся лед на мостовых, и его осколки разлетались в разные стороны серебряными искрами. С потеплением от сточных канав вновь потянулись пикантные флюиды, и прохожие морщили носы, словно никогда не чувствовали этих запахов раньше. Но все эти малоприятные подробности с лихвой затмевались яркими солнечными лучами, бездонным голубым небом и легким дыханием ветерка, наполненного ожиданием лета.
Некрасивый человек отметил прибытие весны в Овергор, его глаза зафиксировали ее проявления. Этот человек давно разучился восторгаться, вместо этого он выработал в себе привычку фиксировать и запоминать. За долгую жизнь ему пришлось увидеть много жестокости и насилия, причем значительная часть этих деяний была совершена его собственными руками. Его имя было Магат, он носил чин старшего агента овергорской тайной полиции, которая, в зависимости от обстоятельств, выступала в качестве карающего меча или кинжала милосердия визира Накнийра.
Вообще в ведомстве Накнийра имелось три подразделения – городская стража, тайная полиция и управление тюрем. Первые защищали закон, третьи укрощали тех, кто не подчинился первым. А на долю тайной полиции доставалось все, что происходило в промежутке между правопорядком и казематом, то есть самая грязь и кровь.
Магат с мрачным видом выбил пепел из погасшей трубки и вернулся в таверну, из которой вышел, чтобы обдумать сложившееся положение. Но эта юная кухарка с золотистыми глазами солнечных лучей отвлекла мысли старой ищейки. Не о весне надлежало ему размышлять, а о трупе с распоротым брюхом, что валялся сейчас в одной из комнат второго этажа. Потому что это был уже третий подобный труп за последний месяц и, судя по всему, резня в столице только начиналась.
