Десять лет, значит… Дай бог батюшке Корнею здоровья и долгих лет, конечно, но… У Мишани уже свои дети родятся – зрелый муж! – а твой… кого ты там родишь, еще дитя… Господи, дитя!!! Это же у любой матери всегда и неизменно – наиважнейшее! О себе забудешь, но дети… Вот ты мне и попалась, голубушка!
Значит, идти против всех ты не сможешь. Правильно понимаешь, бабонька. Против моих сыновей, племянников и крестников… Тоже, будем надеяться, понимаешь. А детей тебе надо вырастить в сильном роду, вольными и, даже если и не в достоинстве бояричей, то байстрюками Лисовина.[2]Гадить в гнезде, где тебе птенцов высиживать, ты и сама остережешься, и никому другому не позволишь, а вздумают твои детки в нашем семейном гнезде кукушатами стать – вмиг удавят.
Будешь верна, никуда не денешься! Выбор ты уже сама сделала. Первака не станет, а остальных… И не таких сотня обламывала!»
От этих мыслей Анну окатила еще одна волна уверенности и внутренней силы, и она глянула на собеседницу глазами только что родившейся боярыни, понявшей, что знания и умения ее людей – это ее собственные знания и умения, ибо поступать эти люди будут по ее воле. И недавно посетившее ее видение того, как кто-то из Листвяниных молодух-стрелков стоит, удерживая свою жертву за волосы, а сама Листвяна на месте Анны истязает жертву словами, вдруг оказалось не таким уж страшным. Просто потому, что теперь, с новыми знаниями, сама Анна в жертвы уже никогда не попадет. Наоборот, Листвяне придется выбирать жертву либо по прямому приказу Анны, либо сообразуясь с ее мнением!
«Господи, ну и дура ты, матушка-боярыня! Сама же дочек учила: «Ничего не делать своими руками, все через холопок, но без ругани и рукоприкладства», – чтобы научились повелевать. А к себе это приложить не догадалась? И чего мучилась, каково это – быть боярыней? Да вот так! Прямо перед носом все лежало, а не увидела, пока не перепугалась. Только потом и поняла, что бояться нечего. Ну… почти нечего, вернее, есть способ справиться[3]».
– Ну, что ж, вижу, понимаешь ты все правильно и поступаешь… тоже правильно.
Анна усмехнулась внезапно пришедшей в голову мысли, а Листвяна, не поняв смысла усмешки, насторожилась. А все просто: Анна поймала себя на том, что заговорила с ключницей так, как Корней разговаривал с Лукой Говоруном. Оба – зрелые, много повидавшие мужи, главы больших и сильных родов, оба во многом понимают друг друга без слов, но один над другим начальствует. Не потому, что первый сумел возвыситься, а второй вынужден подчиняться, а потому, что Лука признал Корнея вышестоящим и тем самым, наряду с подчинением, приобрел право на особые, более близкие отношения с Корнеем.
– Да, правильно! Хвалю. Теперь попробуем и дальше так же.
Анна не стала выделять голосом слово «попробуем». И так было понятно: «Мы обе отныне будем вести себя друг с другом иначе, а что из этого выйдет – увидим».
– И для начала снова спрошу: как себя во главе молодух-стрелков мыслишь?
– А как мыслить-то? Не десятницей же? Баб-десятниц не бывает. Все мы в воле Корнея, как он велит, так и будет.
Нет, Листвяна вовсе не притворялась дурочкой и смысл повторного вопроса прекрасно поняла, но намеренно отдавала первенство Анне – пусть сама опишет то, как это должно выглядеть, а потом и обсудить можно.
– А воеводой?
– Воеводихой? – враз насторожившись, переспросила Листвяна.
– Я сказала,
