– Эй, ты чего замолчал? – удивленно вскинула бровь Василиса.
Парень тряхнул головой, выказывая нежелание отвечать.
– За сорок, что ли, обиделся?
Он только отмахнулся, внимательно вглядываясь в ельник. Показалось, или ветви качнулись, стряхивая несколько снежинок? Может быть, белка балует… А может…
Из лесу неслышно вышел Мал. Приложил палец к губам, а после скорым шагом, ступая по своим следам, выбрался на дорогу.
– Что? – шепотом спросила Василиса.
– Грабят, – хмуро проговорил старик. – Купца потрошат.
– Ну я им! – Девушка схватилась за саблю.
– Стой! Ты куда! – Мал решительно заступил ей дорогу.
– Может, дружков своих подождете? – едко поинтересовался Никита.
– Ты чего? Каких дружков? Замерз, что ли?
Старый дружинник тоже поглядел на парня как на умалишенного.
– Дайте мне лук со стрелами! – задорно воскликнул Улан-мэрген.
– А пряник медовый тебе не дать? – даже не удостоил его взгляда Мал. Твердо сказал, обращаясь к Василисе: – Не вздумай в драку кинуться. Себя не жалеешь, так хоть мою седую голову пожалей. Случись с тобой что, я жить не буду.
– Так что ж нам, смотреть, как лихие люди проезжих обирают? – Девушка сжала губы так, что они побелели. – И не вмешиваться? Это все-таки еще смоленская земля!
– Витебский князь пускай ее и защищает! Его удел! – решительно ответил старик. – А если Ярославу Васильевичу не до своих подданных, то нам какое дело?
– А такое! Несправедливость в княжестве творить не позволю!
«Ишь ты какая! – подумал Никита, невольно поддаваясь порыву Василисы и в глубине души восхищаясь ее словами, пускай произнесенными в запале. – За державу радеешь. Может, когда не только девчонки, но и князья не о выгоде, а о благе державном думать начнут, на Руси порядок и благодать установятся?»
– И как мы этому воспрепятствуем? – набычился Мал. – Двое вьюношей, девица и…
– Бывший дружинник, – хитро улыбнувшись, подсказала Василиса.
– Дружинников бывших не бывает! – отрезал старик.
Оскорбленно вздернул подбородок, расправил плечи и сверкнул… Нет, не глазами, а именно очами. Прямо как в старину: «под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены…»[24] Принялся одергивать перевязь с мечом, расправлять зипун.
– Дай лук Улану. Он прикроет, – сказал Никита, толкая пятками коня.
Василиса и Мал провожали его недоуменными взглядами.
– Эй, парень, ты куда собрался?! – спохватился старик, когда ученик Горазда отъехал уже на порядочное расстояние – арканом не добросишь.
– Стой! – воскликнула девушка. – Ты куда с голыми руками?
Никита неторопливо обернулся, едва сдерживаясь, чтобы не показать язык.
– Княжество здесь не мое. И не дружинник я. Но смотреть, как русских людей режут и обирают, я не могу. Заставлять вас в драку ввязываться я тоже не могу. Поеду посмотрю, может, помогу чем-то людям…
Мал засуетился, отвел глаза, потом схватился за ножны с мечом:
– Ты хоть оружие-то возьми!
– Я уже устал вас просить дать мне меч.
С этими словами парень вновь стукнул коня пятками. Серый черногривый жеребец легонько взбрыкнул и перешел на тряскую рысцу.
– Ай, баатур! Ай, молодец! – долетел восторженный голос Улан-мэргена, сменившийся требовательным: – Лук давай, старый байгуш[25]!
И ворчливое Мала:
– Молодой еще… Сам справлюсь…
– Я – мэрген. Я лису в глаз бью!
– А я – дружинник князя смоленского!
Дальнейшую перепалку Никита уже не слушал. Он высвободил ноги из стремян, пошевелил стопами, разминая их. Повел плечами, будто сбрасывал расстегнутый плащ.
