– Ясно, дура, то есть.
– Нельзя сказать, чтобы совсем, но некоторых вещей не понимаешь, извини.
Ее слова меня задели:
– Почему не понимаю?
– Потому что ты у нас этакий цветочек под названием "лопушок обыкновенный". Иногда я смотрю на тебя и думаю: таких не бывает. Какая судьба тебя хранит? Ведь по идее ни один прохвост просто морального права не имеет проплыть мимо и не урвать по максимуму.
– Сроду не бывало, – возмутилась я.
Клара скептически хмыкнула:
– Уверена, бывало и не раз, просто ты не заметила. Может, именно в этом твоя сила, а? Кто знает? Ну, что нос повесила?
– Обидно все-таки, согласись.
Клара засмеялась:
– Что обижаться – это правда. Такой я тебя сто лет знаю, такой терплю. Хотя малость поумнеть не помешало бы.
Заканчивая после ее ухода уборку, я с грустью думала: как настоятельно окружающие требуют, чтобы я изменилась. Зачем? Ведь если я изменюсь в заданном направлении, то буду уже не я, а какая-нибудь Катя Иванова. Отчего им этого так хочется? Вообще я действую на людей странным образом: едва оказавшись рядом, они с энтузиазмом принимаются меня переделывать. Можно сказать, гуру кучковались вокруг меня всю жизнь, и в конце концов я нашла надежный способ бороться с этой напастью – широко раскрытые голубые глаза. Я с готовностью записывала все кулинарные рецепты, твердо зная, что и под пистолетом не встану к плите; я обещала непременно начать смотреть "Черную вдову" или любую другую муть; я соглашалась заняться обливанием, зарядкой – чем угодно – и, довольные проделанной воспитательной работой, они на какое-то время оставляли меня в покое. Благодарная готовность – лучшая защита от навязчивой опеки.
С утра я рассчитывала поработать в библиотеке, однако Леркин телефонный звонок спутал все планы:
– Живо за паспортом, а потом ко мне.
И закрутилось: паспортный стол, Лерка, турфирма, каталоги, артикулы, занятия… Впрочем, впервые в жизни я почти не думала о лекциях: просматривала вечером записи и все – оказалось, так тоже можно готовиться. Голова была настолько забита, что я даже нервничать перед лекциями перестала – этакая работа на автопилоте. Прежние глобальные проблемы – где взять подходящую сумку, что надеть и прочее – взяла на себя моя подружка. Я видела, что она волнуется за меня, и была благодарна ей за это до бесконечности – я привыкла к нотациям, а не к реальной заботе. За день до отъезда Лерка завезла мне платежную карту и большую черную сумку, забитую упаковкой для будущей поклажи чуть не под самые ручки – пакет с моими вещичками едва в ней уместился.
– Ты с ней, пожалуйста, поаккуратнее, на транспортер у таможенника ставь ровно, а то там такие острые штырьки в камере – раздерут бок, и спросить будет не с кого.
Я клятвенно пообещала ей беречь имущество; и вот уже аэропорт, толпа с кофрами – вокруг в основном женщины, возраст от двадцати пяти до шестидесяти. Я смотрю, как таможенница с каменным лицом разговаривает о чем-то с полной блондинкой, и вдруг до сознания доходит, что у той такая же точно сумка, как моя. Смотрю по сторонам – аналогичный пейзаж. Лихорадочно пытаясь сообразить, как выпутаться из ситуации, начинаю шарить по карманам – ничего подходящего, кроме носового платка.
– Зачем это? – удивился форменный гранит, увидев, как я привязываю голубой лоскуток к ручке.
– Иначе я ее никогда не отыщу.
В проницательных глазах мелькнуло явное сомнение в моей полноценности.
