– Ты думаешь, будет ещё погода, чтобы плавать?
– Надеюсь. Но я хочу вся полностью загореть, без каких-либо следов от купальника.
Я развернулась к солнышку животиком, предоставив полный доступ для солнечного загара. Я даже, как смогла, раздвинула широко колени. Оля, наоборот, сжалась.
– Но я только плавать, ну и загорать может быть чуть-чуть, конечно.
– Ну, а как же фоткаться?
– Ну, тоже может быть. Если получится.
– Обязательно. Может даже тут.
– А как мы сюда камеру?
– Не знаю, придумаем!
Было безумно здорово. Я так распласталась на песке, что чувствовала каждую песчинку на теле и во всех своих складках.
– Поплыли обратно, пока наши вещи не утащили, а то точно пойдем так домой совсем голыми.
Эта мысль пронзительно отозвалась в моем сознании. Сердце заколотилось. Я почти задрожала, представив такую картину. Мы идем и совершенно не обращаем внимания на то, что происходит, или наоборот, дрожа от страха, пугаясь каждого шороха, крадемся по кустам к нашей даче. Мне захотелось попробовать, но пока мне было страшно. Страшно и приятно от желания совершить подобное.
Я засмеялась и бросилась в воду, нырнула с раскрытыми глазами. Песок растаял, словно сахарный. Вода была прозрачная, слегка коричневатая. Я смотрела на Олю – её тело блестело в переломленных лучах света, проникавших сквозь границу стихий.
Мы приплыли обратно к поваленному дереву. Я вылезла первой, помогла Оле выбраться. Дала ей полотенце. Она вытерлась и укрылась им. Я высохла сама. Мы расстелили подстилку, которую брали для пляжа. Оля подложила под попу полотенце и скромно уселась на него. Я не стала церемониться – скрестила ноги, демонстрируя, скорее всего, самой себе свою полную раскрепощённость. Мы достали наши припасы и жадно приступили к еде. Жевали бутерброды, запивали водой. Помидоры лопались, и капельки сока текли по нашим телам. Грызли яблоки и сливы – сочные, мягкие, они проливали на нас свою сладкую влагу. Блаженные струйки сбегали по ложбинке на груди, на живот и ниже, засыхая в моих зарослях на лобке.
Оля рассказывала мне про свою маму, которая заканчивала автомеханический институт и даже могла бы стать начальницей в каком-нибудь колхозе. Она вспоминала, как её мама проводила летние каникулы у своей тёти на юге. Потом, уже спустя годы, эта тётка рассказывала Оле, как её мама вместо того чтобы помогать по хозяйству или заниматься учёбой, целыми днями пропадала где-то, ничего не делала, долго спала по утрам и ещё загорала за сараем совсем голая. И даже ругалась с тёткой, когда та упрекала её за привычку спать без ночной рубашки и бегать ночью на двор, забыв как следует приодеться. У тётки тогда муж был на заработках, особенно летом, в сезон. В доме оставались только они вдвоём, и хозяйка всего боялась, на ночь запиралась, как только можно. А племянница вечно норовила что-то учудить.
Я представила её маму молодой, такой, как на фотографии, что висит у них на даче – Оля показывала мне её. Но, скорее, я представляла саму Олю. Видела её отчаянной девчонкой, выбирающейся из дома ночью, чтобы пройтись по сельским улицам, по лугам, по полям – совсем голой. А днём – в коротком платьице, модном тогда супер-мини, отправляющейся в магазин за хлебом, на базар за семечками или на почту, оставив дома трусики. Или пропалывающей помидоры в огороде в каком-нибудь легкомысленном наряде, а может, и вовсе без него. Загорающей на солнце, а потом нежившейся в тенёчке, пока в доме никого нет.
