П. А. Столыпин - страница 77
Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с одного человека нельзя, а сознать, что, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя пресса меня, спасшего город (говорю это сознательно), обвиняет в организации черной сотни.
Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня, и Ты, мой обожаемый ангел, не падай духом. Быть может, это местное явление – всё сожгут и пройдет. Я обожду, если пройдет острый кризис, вышлю вагон; пока у вас безопаснее. Если дело ухудшится, вышлю заграничный паспорт, отправлю вас в Берлин.
31 октября 1905 г., Саратов
Олинька моя, кажется, ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечеева казаки (50 челов<ек>) разогнали тысячную толпу, 20 убитых, много раненых. У Васильчикова 3 убитых. Еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика. Его тоже казнили, а трех интеллигентов держат под караулом до прибытия высшей власти. Местные крестьяне двух партий воюют друг с другом. Жизнь уже не считается ни во что. Я рад приезду Сахарова – все это кровопролитие не будет на моей ответственности.
А еще много прольется крови.
В городе завтра хоронят убитого рабочего и готовится опять манифестация – весь гарнизон на ногах.
Дай Бог пережить все это.
Целую Тебя много, нежно, и деток.
Как только уляжется, вышлю вагон.
Сахарова приглашу жить у нас.
В. И. Гурко
Черты и силуэты прошлого
Первое министерство И. Л. Горемыкина и Государственная дума первого созыва (23 апреля – 9 июня 1906 г.)
Кратковременное, продолжавшееся всего два с половиною месяца министерство Горемыкина>1, решившее роспуск Первой Государственной думы и одновременно с нею сошедшее со сцены, по своему личному составу отличалось прежде всего пестротою и раздвоенностью. Не заключая в себе, в сущности, за исключением Извольского>2, ни одного искреннего сторонника конституционного образа правления, оно имело, однако, в своей среде лиц, примирившихся с произведенной реформой, признавших ее не могущим быть измененным фактом и потому желавших, при возможно меньшем числе уступок народному представительству, в особенности в области присвоенной им власти, установить с ним сносный modus vivendi[8], так или иначе с ним сговориться. Но были и такие члены нового кабинета, которые не хотели отречься от основного положения – царь самодержавный – и потому стремившиеся, в сущности, не к совместной работе с Государственной думой, а к углублению того антагонизма, который ясно проявлялся с первого же дня заседаний Государственной думы между народными представителями и короной, с тем чтобы в результате покончить с конституционной идеей и вернуться к прежнему порядку неограниченного произвола.
Странное положение занял при этом председатель Совета министров Горемыкин. Враг всяких решительных мер, склонный предоставлять ход событий их естественному развитию, бессознательный поклонник формулы laissez faire, laissez aller[9], Горемыкин отнюдь не стремился к фактическому упразднению Манифеста 17 октября и его естественных последствий. Напору общественности он хотел противопоставить не активную, действенную силу, а спокойное, но упрямое пассивное сопротивление. Что касается до способа правления государством и требуемых реформ, то первый он полагал сохранить в полной неприкосновенности, а вторые осуществить сколь можно в меньшем количестве и притом сколь можно менее вносящих в народную жизнь какие-либо существенные изменения. Государственную думу он хотел ограничить рамками, определенными законом: рассматривай новые законопроекты: «Не примешь – останемся при старых».
Похожие книги
