Врачи отмалчивались, медсестры с любопытством и с некой ехидцей посматривали в ее сторону. Пару раз заходил полицейский – молодой офицер в темно-синей униформе, с самой заурядной внешностью и выражением скуки на лице. Он расспрашивал про пожар, иногда не к месту вставлял вопросы о личной жизни, но каждый раз уходил ни с чем.
«Меня не было дома».
«Нет, я не родственница».
«Мне, между прочим, уже восемнадцать».
«Страховка? Я не в курсе».
Рутинные вопросы без должных ответов.
Время словно застыло, и Леони не хотела, чтобы это когда-нибудь прекращалось, несмотря на отвратительного вида салат и запах болезни и смерти, каким пропитаны все больницы мира. Претила сама мысль о том, что, когда ее выпишут, придется заново искать себе жилье или возвращаться в бедлам, устраиваемый в бывшем доме. Радостное предвкушение будущего сменилось тягостным ожиданием. Словно она смотрела в колодец, пытаясь разглядеть в мутной черной жиже отблески солнца, забывая поднять голову вверх.
Чувствовала она себя на удивление хорошо, явно не так, как полагается жертве пожара, тем более было с кем сравнить, ведь Этьен Ле Гро пришел в себя только вчера вечером. Он сильно обгорел, отравленное ядом гари тело мучили дикие боли, поэтому его снова ввели в медицинский сон. И хорошо: вряд ли бы мастеру понравилось видеть и, главное, чувствовать себя пережаренной котлетой вроде той, что подавали сегодня на обед.
Леони привычным жестом пригладила волосы, подумала, что пора бы подстричься покороче, и уставилась в окно. Там, за грязной решеткой жалюзи, на раскаленной солнцем улице жизнь не останавливалась ни на минуту. Кто-то спешил на свидание в обеденный перерыв, кого-то привезла машина скорой помощи (то ли умирать, то ли дать новую жизнь). В голове зудела и чесалась одна и та же мысль: она не хотела уходить отсюда. Можно, конечно, попробовать вернуться в пекарню, где ждет с медицинской справкой розовощекая, перепачканная мукой Элен, но что-то подсказывало Леони, что эту страницу нужно перевернуть, не прочитав.
– Пам-па-па-пам, – безжизненно, просто по привычке, промурлыкала себе под нос девушка. Откинула воняющее хлоркой одеяло, свесила длинные, еще больше исхудавшие ноги с больничной койки и нащупала кончиками пальцев ледяные кафельные плиты грязно-серого пола.
– Мадемуазель Жервиль? – в голосе полицейского сквозил сарказм.
«Опять ты? И чего ты сюда таскаешься?»
– Мсье… – Леони попыталась вспомнить имя.
– Я пришел сказать, что расследование приостановлено, к вам пока больше вопросов нет. Вы свободны. Но не рекомендую выезжать из города. – Слишком официально, с акцентом на «вы» и «вам», поэтому не получилось расслышать в словах хоть нотку настоящего уважения или хотя бы сочувствия. Или это больничные стены поглощали все, кроме боли и безысходности?
– Отличная новость, – улыбнулась Леони, проигнорировав слово «свободна» и впервые за последние три дня осознав, что ее подозревают в поджоге. Она почувствовала сквозняк, бросила рассеянный взгляд вниз, заметила, что так и сидит с оголенными ногами, быстро забралась обратно на кровать и укуталась одеялом. – А что выяснили? Почему начался пожар?
– Пожарные посчитали, что огонь горел в печке…
– Он всегда там горел, – кивнула девушка.
«Ну или почти всегда».
– Мы так и поняли. Он… Мсье Ле Гро… Он был что-то вроде… – полицейский скривился, пытаясь подобрать слово.
