– На хрена вы их притащили! У меня что тут, постоялый двор! – выговаривал вполголоса в стороне Валера Борисычу. Тот оправдывался. Гена с бутылкой пива в одной руке и с девушкой в другой что-то кричал Володе, стараясь перекрыть хлопающую, как выбивалка по ковру, музыку. Валера посмотрел на них и махнул рукой. Толстая девушка осталась одна, она сосредоточенно курила, запивая дым пивом. Андрей пошел открывать ворота. На крыльце стояла Матанга, чернее тучи.
– Давай и твою загоним… – сказал Валера, думая о чем-то другом.
– Пусть там стоит, кому она нужна.
– Ты не знаешь – тут война! Угнать не угонят, а какую-нибудь пакость сделают. Вон, видишь: уже на стекло плюнули.
На боковом стекле, и правда, появился какой-то белесый подтек.
– Может, то корова лизнула?
– Корова!.. – проговорил с горькой усмешкой гуру.
Володя достал из багажника сумку с водкой.
Андрей загнал "молнию" и поставил рядом с "девяткой", подошел к Валерику.
– Зачем он их привез? – он же трезвый: разве не понимает, что они этого терпеть не могут! И не выгонишь: обидится, – пожаловался гуру майору.
– Пойду пройдусь по лесу, – сказал Андрей.
– Куда ты-то уходишь! Что я тут один буду делать?
– Где же один – вон вас сколько!
– А!.. – Валера махнул двумя руками. – Только не заблудись, у нас тут заблудиться – раз плюнуть. – Он стал объяснять, как спуститься к реке.
Но Андрей выбрал другую дорогу, через деревню. Ноги сами несли под гору. Ему встретились дети, они замерли, с одинаково бессмысленным выражением под выгоревшими ресницами. И пока он не скрылся из виду, их расплывчатые от размазанной грязи лица поворачивались за ним, как локаторы. На другой улице валялся пьяный мужик в нескольких шагах от калитки. "Может быть, он прав: и деревня действительно вырождается", – думал Андрей. Он повернул в проулок, и там ему попался старик, ведущий под уздцы тяжеловоза, черно-пегого с рыжей гривой, с лохматыми ногами. Сам вожатый был под стать коню: рослый, грудь как каток, заломленная кепка едва держится на широком, седом затылке, на ногах юсовые сапоги. Во дворе дома, ворота которого были открыты, дородная старуха в заношенном халате развешивала белье, седые пряди выбились из пышной копны и растрепались по ветру. Она подняла руки, чтобы прищепить ветхую ночную рубашку, движением исполненным спокойной грации в бесформенном уже теле. Две лохматые, широколобые собаки лежали в воротах и без всякого выражения смотрели на прохожего. И дети уже не казались ему слабоумными: у них обветренные, неправильные, но красивые лица, от которых веет какой-то первозданной свежестью, – чистые, хоть и грязные, думал Андрей.
Выйдя из деревни, он прошел немного по дороге и свернул в бор. Было уже жарко. Он шел по бору, как по пустому залу. Солнце опоясывало чешуйчатые колонны сосен, стлалось по рыжей от игл земле, путалось клубком огня и черноты в кустах, слепило, словно зеркальный пол, отражаясь от листьев папоротника. Пахло горячей хвоей. Паутина горела переливчатыми лоскутами, за ними лес тонул, как в зазеркалье. Большинство нитей были невидимы, и Андрей в который раз начинал отмахиваться и сдирать сухую, липкую гадость с лица, ругая пауков и себя за то, что опять потерял бдительность.
Приятно было тонуть в ковре из игл, наступать на шишки и чувствовать под ногой упругое, круглое. Большой черный дятел пропорхнул долотом над самой его головой, сел где-то в глубине леса и гулко застучал по клавише ксилофона. В другом месте Андрей увидел на ветке большущую сову, не спускавшую с него желтых глаз. Он остановился, с минуту они смотрели друг на друга. Сова моргнула и отвернулась, словно недовольная чем-то, и снова уставилась на Андрея. Он подавил желание запустить в нее палкой. Сова замерла, как столб, и продолжала гипнотизировать незваного гостя. "Во репа! – подумал ликующе Андрей, рассматривая ее широкую, плоскую голову. – Какое здесь все большое, крепкое… головастое! – не сразу подобрал он эпитет. – Даже пауки… – при воспоминании о них его передернуло: – Хотя пауки, скорее, жопастые".
