Паломничество с оруженосцем - страница 56
Андрей чувствовал примерно то же, но думал совсем о другом. Как быстро, размышлял он, все перевернулось. То, что случилось вчера, все разговоры и откровения, бывшие между ними, кажутся теперь шелухой – чем-то ненастоящим, ненужным, далеким и неинтересным. А важным представляется вот это счастье тела – и то, что жизнь не кончена и еще полна радостей. А может, действительно он все преувеличивает – и в них, в этих радостях, и есть главный смысл бытия. В конце концов, все так живут…
Борисыч предложил съездить искупаться в реке, но прежде они заехали в деревенский магазин, купили хлеб и сыр на завтрак. Потом спустились по головокружительной прорытой в обрыве дороге в пойму, с заливными лугами, доехали до уремы. Вековые ивы отстояли здесь друг от друга на десятки метров, через этот солнечный лес по накатанной глинистой дороге домчались до ослепительно белого пляжа. Машину поставили под ивой у края береговой ступени. Расположились на холодном, мелком песке, перемешанном с мягкими кусочками ила, обломками коры, веточек, белых ракушек, – всем тем мусором, что выносит река. Сама она, сверкающая рябью, зеленовато-стальная, на середине голубая, у берегов золотисто-зеленая, слепящая зайчиками и манящая прохладной тенью глубины, ласково плескала, омывая зеркальный песок, исчерченный кривыми линиями пены, щепок, блестящей угольной пыли и тины.
Они разделись и, не спеша, наслаждаясь каждым шагом – после двух дней в ботинках, – по мелкому, горячему – холодному в глубине – песку, спустились к реке. Пляж уже начал заполняться редкими отдыхающими. Постояли, глядя на свои запыленные, мертвенно-бледные сквозь зеленоватую воду ноги и цветастые трусы до колен, посмотрели на пляжников…
– Ну и видок у нас, – сказал Борисыч, трогая трехдневную щетину.
Вода была теплее песка. Вошли в реку, совсем не почувствовав перехода из одной стихии в другую. Брасом доплыли до середины. Выныривая, видели сквозь стекающую с головы воду горы бревен на том берегу, белый бакен, безоблачное небо, а с каждым нырком – мутно-зеленую толщу, с взвешенными частицами, коричневую в глубине. Их ноги касались холодных струй.
Перевернулись на спину и, выбрасывая руки, погребли по течению. Борисыч то и дело с беспокойством поглядывал на берег, где остались вещи и машина. Их сносило все дальше. "Не пора ли назад?" – сказал Саня. Андрей нырнул с кувырком под водой и поплыл к берегу.
Вернувшись к машине, он достал станок, вставил зеркальце между ветками. У Сани была заводная бритва. Потом сели завтракать на разостланном одеяле в прозрачной тени ивы – оба с мокрыми головами и высыхающими каплями на теле. Ели с большим аппетитом. После завтрака Саня закурил.
– А не так плохо жить, – сказал он, глядя на двух пляжниц, расстегнувших купальники неподалеку от них.
– Это в тебе Он говорит, – сказал Андрей с улыбкой.
– Да ладно! Теперь ни чихни, ни перни – все Он будет!
Подлетела черная, большая оса. Борисыч отшатнулся и отмахнулся, подул на нее дымом, – она стремительно сделала круг и вернулась. Остановилась, раскачиваясь в воздухе, села у корней ивы. Песок там заканчивался, начиналась твердая глина. Заползла в норку, отбросила задними лапками песчинки, выползла задом и снова заползла. Оба путешественника наблюдали за ней.
– Я сначала тоже сомневался, – сказал Андрей, переворачиваясь с живота на бок, – пока не прочел про сверчков. Так вот, эта оса – или другая такая же, названия не помню, – ловит сверчка, жалит его, но не убивает, а только парализует своим ядом и тащит в норку. Там она откладывает на него, живого еще, яйцо. Потом из яйца выводится личинка, которая начинает сверчка поедать. Личинка растет и все глубже вгрызается в сверчка. Однако тот не умирает, он все чувствует и шевелит в своем насекомом отчаянии усами. Таким образом, личинка на долгие дни и недели обеспечена свежей пищей, ведь сверчок живой, следовательно, не протухает. Представь тысячи – нет: сотни тысяч съеденных наполовину сверчков, шевелящих усами в подземных норках! Чем не божий промысл! И это не единственный пример – их море. Но мы ничего не хотим знать, к тому же от нас скрывают правду, а с детства вдалбливают сказки про трудолюбивых пчел и муравьев…