Василиса появилась только к вечеру. Она шла по двору спокойной, размеренной походкой уверенного в себе человека. Леда сразу почуяла эту новую энергию и насторожилась. И не только она. Ещё пара глаз следила за передвижением парихи, пытаясь понять причину произошедшей в ней перемены.
Василиса видела внутренним зрением наблюдавших за ней, чувствовала их настороженность и усмехнулась на их опасения. По двору шла ведьма. Сильная ведьма.
– «Вот курицы. Курицы и есть», – поддразнивала она, зная, что они слышат.
– «Ты изменилась. Как будто старую кожу сбросила», – высказала своё впечатление о золовке Катерина.
– «Верно, сбросила. И, если бы ты сняла шоры, ты бы заметила, что и ты изменилась. Я сейчас не говорю о проявлении способностей вроде ведьминого слуха или общности мыслей. Ты посмотри на себя в зеркало. Сейчас ты выглядишь, почти как ровесница своей дочери. Разве не видишь? Тогда посмотри на Степана, на Леду, на меня. Мы все сейчас выглядим, как тридцатилетние. И будем такими на протяжении многих лет, а может, такими и умрём. А следующим этапом будет выравнивание черт: мы будем как близнецы. Посторонние не будут отличать нас одну от другой. Тогда из комнаты могу выйти я, а зайти ты, и никто не заметит подмены».
Катерина с Ледой подбежали к зеркалу. И правда вроде стали выглядеть моложе. Черты лица сгладились и потеряли индивидуальность. Или это им так кажется.
– Василиса, а как ты поняла, что происходит? И зачем это?
– Я с утра домой пошла. Иду по дорожке, слушаю лес. Впереди Айха бежит. Вижу, она остановилась, уши навострила. Я тоже остановилась. И ко мне с боковой дорожки две женщины подходят. Здороваются: «Здорово, Катерина. Ты к золовке? Мы тоже сейгод к ней собрались, на Калевалиху. Пойдём вместе».
Я сильно удивилась их словам. Вроде рассвело уже. Да и вообще нас с тобой попутать – это сколько ж хлебнуть надо. Однако они продолжали разговаривать со мной, как будто это ты. Ну, я решила промолчать и посмотреть, что дальше будет.
Вот подошли мы к гряде, перелезли через забор. Нам навстречу Василева бежит. И, как обычно: потёрся о ноги и сразу ко мне на плечо запрыгнул. Кумушки удивляются: как он родственницу-то встречает.
К дому поднялись, а там, конечно, батожок в воротах: нету хозяйки дома. Сели на завалинку, ждём. Мне столько дел переделать надо, да засветло успеть вернуться, а эти сидят, Болотницу ждут. Пришлось Василева просить, чтобы лося на гряду загнал.
Тётки сохатого увидали, стали к дому жаться. Да нету никого дома-то, а под батожок не зайдёшь. Ну, они ноги в руки и почесали вниз по пригорку. Бегут, орут, чтобы я их догоняла. Ага! А сохатый ещё и потрубил им в след для бодрости. Я в дом вошла и к зеркалу – что не так? Откуда морок? Глянула и обомлела: в зеркале ты стоишь. Точнее, ты – не ты, но и я – не я.
Кинулась в библиотеку и нашла у одного француза описание процесса открытия памяти Рода. Там сказано, что чем глубже мы погружаемся в процесс единения с родом, тем меньше у нас остаётся внешних индивидуальных черт, притом, что наши внутренние черты остаются сугубо индивидуальными и только лишь подвергаются небольшой, но ощутимой корректировке. Без которой! Слышите! совершенно невозможны и внешние изменения.
