Пантолеон возвращался домой после занятия у Евфросина. Он быстро шел по узкой улице мимо высоких заборов, стараясь держаться теневой стороны Несмотря на то, что уже начинался вечер и солнце окрасило небеса в золотистый оттенок, разбавленный сизыми прядями пористых облаков, воздух все еще был раскален.
С моря дул легкий ветер, но в эти часы его дыхание не освежало улицы города.
На улочке по обыкновению было безлюдно. Лишь один раз навстречу Пантолеону вышла влюбленная парочка. Девушка нежно улыбалась своему спутнику, который держал ее за руку. Пантолеону нравилось, когда незнакомые люди счастливы. Невзирая на то, что сам он не искал женского внимания, он радовался, если другим случалось встретить свою любовь.
ОН шел все дальше и, подняв голову, задумчиво смотрел, как косой огонь солнечных лучей падает сквозь ветви деревьев на пыльную улицу. Тысячи былинок парили в этом зареве. Резко сощурившись, Пантолеон увидел, как свет солнца стал еще ярче.
– Интересный эффект, подаренный нам природой, Единым Богом Отцом или быть может Гелиосом, – прошептал он.
Сквозь сияющий поток к нему выступил силуэт человека. Это был грек преклонных лет, смуглый, с короткой седой бородкой. И все же взор его очей источал почти такое же тепло, как зарево, объявшее его фигуру.
– Позволь поговорить с тобой, юноша, – молвил он.
– Почему бы и нет? Однако мы с вами незнакомы, и я не знаю, чем привлек вдруг ваше внимание, – ответил Пантолеон.
Снисходительно улыбнувшись, пожилой грек чуть склонил седовласую голову.
– Меня зовут Ермолай, – сказал он. – Я вижу тебя каждый день на здешней улице.
– Вы тут живете? – спросил Пантолеон.
– Да, – Ермолай осторожно взял юношу под локоть и подвел к воротам, ведущим в сад Ермиппа. – Несколько дней назад ты подарил мазь местному нищему. Я наблюдал за тобой.
Пантолеон, вспомнив, что тогда перед ним промелькнул чей-то силуэт, догадался, что это был Ермолай.
– О, я всего лишь хотел облегчить страдания того римлянина, – признался он. – Я учусь на врача. Прошу вас, не говорите никому о том, что я сделал, ибо мой наставник пока не позволяет мне самостоятельно практиковать.
– Хм! Я вовсе не собирался никому рассказывать о твоем поступке, – молвил Ермолай. – И я подозревал, что ты врач, ибо ты носишь ящик со снадобьями в своей суме. Как твое имя?
– Пантолеон.
– Странно, что твои родители тебя так назвали.
– Они хотели, чтобы я был мужественный.
– О, какие имена только не даются нашим детям! – Ермолай тяжело вздохнул. – Ты хрупкий, тонкий, как былинка, и в тебе нет ярости, свойственной львам. Но взор твоих черных глаз выдает мудрость, проницательность и твердость. Сердце у тебя очень искреннее. К тому же ты сдержан, спокоен и уравновешен – это я успел понять.
– Вы хорошо разбираетесь в людях! – усмехнулся Пантолеон.
– Да, ибо я много с ними общался, пока Август Диоклетиан не начал свои гонения. А потом все изменилось. И вот меня, пресвитера Ермолая, вполне могут предать жестокой казни за то, что я верю во Христа.
– Так вы не просто христианин, а пресвитер! – удивился Пантолеон.
– Да, бесценный юноша. И я вовсе не боюсь тебе сие открыть, хотя понимаю, что ты будешь волен сдать меня властям, если захочешь.
Я иду на риск, ибо ты понравился мне своим необычным великодушием.
Погрузившись в молчание, Пантолеон возвел взор к небу, которое проглядывало сквозь густые кроны абрикосового дерева. Иногда фрукты, срываемые ветром, со стуком падали за пределы забора, прямо на улицу. В знойном воздухе уныло жужжали мухи.
