Между тем жрецы, выступив к алтарю, велели прихожанам преклонить колени.
– Да снизойдет на нас великая щедрость твоя, о, Эскулап, бог врачевания! Ты покровитель всех болящих! В твоих руках есть власть над всеми недугами, а сия власть возносит тебя над всем миром, ибо ничто так не заставляет народы вопить, стенать, рыдать, как недуги! – провозгласил седой смуглый жрец. – Пусть кровавые раны зарубцуются по велению твоему! Пусть остановятся реки гноя! Пусть исчезнут невыносимые боли, ибо каждая кость способная восстановиться по желанию твоему!
Жрецы затянули гимн, сложенный в ту далекую пору, когда Эскулап был просто греческим богом Асклепием. Их голоса эхом отдавались под высоким куполом. Пение услаждало собой даже самый утонченный слух.
Закрыв глаза, Пантолеон постарался осознать, что он чувствует. Растворяясь в прекрасном пении, он, однако, не попадал под влияние лживого обворожительного наваждения. Веры в могущество Асклепия не прибавилось в его сердце. Просто он восхищался созвучием этих нот, соединенных в строгом пении, бренчании кифар, позвякивании кимвалов. Больше ничего не было для него в звучащих гимнах, Эскулап, бог греков Асклепий, по-прежнему оставался обыкновенной каменной статуей, в которой нет души. Эта скульптура не была образом, посредством коего можно обратиться к Силе более старой, нежели сам греческий народ. А сердце юноши тянулось к неведомому Единому Богу, который, как утверждают христиане, был любящим Отцом – Создателем всего человечества.
Ермолай говорил, что попросив Христа об исцелении больного, можно получить это исцеление даже не прибегая к снадобьям. До сих пор Пантолеон пока с трудом представлял, как подобное возможно, но очень хотел бы научиться у Ермолая молитвам, чтобы лечить страждущих.
До конца торжественного жертвоприношения, пока жрецы клали на алтарь убитых аспидов, воспевая могущество Эскулапа, Пантолеон терпеливо стоял, преклонив колени. Но как только гимны смолкли, и Аристарх заговорил с Евфросином, он поднялся с пола и объявил о намерении возвратиться домой.
– Сегодня вы не проводите занятий, наставник, – сказал он. – И поэтому я бы предпочел вернуться к своему батюшке.
– Ах, Пантолеон! А мы думали, что ты захочешь присутствовать на встрече учителя с больным, которого я к нему направил! Это слепой преторианский центурион. К сожалению, пока никто не смог вновь подарить ему зрение, – сказал Аристарх, с улыбкой изучая худого мрачного юношу, который смущался в его присутствии.
– О, нет, – ответил юноша. – Отец ждет меня к обеду. Прошу вас меня извинить.
– Конечно, бесценный мой мальчик, – ласково кивнул Евфросин. – Возвращайся к своему отцу. Евстрогий очень гордится тобой.
С благодарностью взглянув на него, Пантолеон стремительно покинул Храм Эскулапа. Он не знал, что Аристарх пристально смотрел ему вслед, впервые познакомившись со столь необычным юношей, который для своих восемнадцати обладал мудростью зрелого человека, но был необщителен.
Оставив Храм, Пантолеон почти забыл о собственном участии в службе. Его влекло через шумные площади Никомидии в центр, где располагался главный христианский храм города. Лаврсатяй рассказывал, что Ееввула ходила туда для участия в службах. В течении долгих месяцев Пантолеон думал об этом месте, но лишь сегодня он захотел войти в Храм. Он не боялся, что его обвинят в христианских взглядах, ведь он еще не был христианином, и его утреннее участие в жертвоприношении Эскулапу стало тому подтверждением. Но он желал ощутить дыхание Бога, которое, несомненно, присутствует в стенах здания.
