Я выключаю камеру, поднимаюсь и ухожу в комнату.
Мне тупо хочется спрятаться ото всех и прореветься. Прошлого не изменить, поступки не исправить, чувства не вернуть...
– Варя, – шаги в мою сторону. Я быстро открываю полку комода, вытираю слезы, копаюсь в вещах, имитирую занятость. – Слышишь? – Рома появляется в дверях.
– Да, – киваю, но на него не смотрю.
– Ладно, я куплю ей елку.
Я прикрываю глаза и улыбаюсь сама себе. Я знала, что он не такой уж плохой, как хочет казаться.
– Спасибо, украдкой смотрю и снова утыкаюсь в вещи.
Смотрит на меня, видел же, что плакала. Только бы не подумал, что из-за елки или из-за него, спасает только звонок его мобильного. Рома смотрит на экран, но не спешит отвечать. Сначала отходит от моей комнаты, но я-то слышу в коридоре его:
– Привет, Юль.
Юля значит…
Время лечит, это про меня. Уже болит гораздо меньше. И он, молодец, что не зацикливается и встречается с тем, с кем ему хорошо. И даже поэтому я не уверена, что стоит лезть со своей правдой. Это снова перевернет наши жизни. А кому из нас это сейчас надо? Все, что хочу я, – это помощи сейчас и защиты. Дальше я справлюсь сама, как и все эти годы.
У меня есть дочка. Есть ради кого жить и есть с кем быть счастливой.
Сегодня на завтрак готовлю омлет. Опять делаю на троих. К ужину он не прикоснулся. В любом случае не пропадет. Просто буду готовить меньше.
Зато когда Рома появляется на кухне в одной футболке и боксерах, я прихожу в легкое бешенство. Благо, замечаю его раньше, чем Ромашка и преграждаю ему путь, разворачиваясь к Маше лицом, к Роме спиной.
– Что? – слышу за спиной.
– Кушай, Маш, – улыбаюсь дочке и разворачиваюсь к Роме уже с противоположным по эмоциям выражением лица. – Ты не мог бы, – опускаю глаза вниз, до этих самых боксеров, потом опять взгляд вверх, – одеться?
– Я в своем доме, хожу, как хочу.
Выдыхаю, успокаиваясь.
– Ты ходи, но это уже слишком…
– Это физиология, как будто ты не знаешь, что у мужчин по утрам сто… – Я закрываю ему рот ладошкой, не даю договорить.
– Мне плевать на твою физиологию, но ты мог бы ее прикрыть, чтобы у моей дочери не было лишних вопросов. А она, поверь, их задаст и ты будешь чувствовать себя неловко.
Кожа на ладошке касается его губ, теплого дыхания.
На секунду замираем. Я первый раз его так касаюсь спустя четыре года. И тут же одергиваю руку.
– Вся в маму? – Смотрю на него вопросительно. – Тоже любит задавать неудобные вопросы?
Вот так просто берет меня и в прошлое. Без предупреждения, без подготовки. Мои неудобные вопросы, как мне кажется, сближали нас тогда. Даже раскрывали что-то друг о друге.
– Достаточно просто надеть штаны, – говорю ему шепотом. – Пожалуйста. Она маленькая девочка. Ей пока рано это знать.
Что-то в моей фразе ему кажется смешным и даже двусмысленным, наверное, потому что Рома усмехается.
– Ладно, оденусь, с тебя тогда завтрак.
Разворачивается и идет к себе.
– Спасибо, – кидаю вдогонку и отворачиваюсь, чтобы не рассматривать его. Нечего на чужих мужчин глазеть.
Бергман, конечно, молодец. Елку пообещал, но когда, не сказал. В итоге мой ребенок до вечера просидел на подоконнике и ждал елку. А параллельно закидывал меня вопросами: “а когда”, “а большая”, “а можно украсить игрушками”, “а гирлянды будут”? К вечеру у меня уже голова от этого всего взрывалась.
Я бы скорее сама заказала, но раз он пообещал, не вмешиваюсь.
