– Вступил? – следователь оторвался от протокола.
– Ну да, вступил, – Витек быстро закивал. – В эту, партию, как ее, народного единства.
– Народного большинства, – поправил его следователь.
– А я что сказал? – Витек шмыгнул носом.
– Евгений Петрович, – Люсин нажал на кнопку селектора. – Заявление товарища Берендеева на выход из рядов партии еще у вас?
– У меня, Владимир Петрович, – отозвался селектор приглушенно.
– Порвите его и выбросите, – Люсин придал голосу некую торжественность. – Умер вчера Товарищ Берендеев. Так сказать, будучи в рядах.
– Понял вас, товарищ Люсин, – с энтузиазмом ответил Евгений Петрович. – Уже рву.
– Сколько у нас осталось неохваченных в целом по стране? – Люсин выбрался из глубокого кресла, повысив голос.
– Если не считать убывших естественным путем, Владимир Петрович, – в селекторе зашелестели перебираемые бумаги. – То осталось всего три человека. И все трое, как раз, проживают в Москве.
– Ну, что ж, – Люсин подошел к висящему на стене портрету президента. – Можно считать, что с заданием руководства мы справились?
– Да, Владимир Петрович, – Евгений Петрович хохотнул. – Страна к выборам готова.
– Пока не забыл, – Люсин обернулся к селектору. – Евгений Петрович, объявите благодарность начальнику отдела быстрого реагирования товарищу Зюкину за отлично проведенную операцию.
– Уже, Владимир Петрович.
Селектор пискнул, отключившись. Люсин смотрел в окно на встающее над столицей Родины солнце и думал о том, что уже сегодня вечером огромная страна, как один человек, встанет на новые рельсы – рельсы всенародно выбранного пути. И в этом есть и его, пусть маленькая, как начальника отдела планирования, толика труда. Сняв очки, Люсин протер стекла бархоткой. Ей же промокнул повлажневшие о волнения глаза. Где-то в глубине его груди зарождалась смелая мысль о том, что для многострадального народа великой страны сегодняшние выборы будут, наконец, последними в истории.
СОСИСКИ И РОХЛЯКОВ
– Ты сосиски купил? – голос жены звучал приглушенно, как из-под подушки. – Только не говори сейчас, что забыл.
– Ну, забыл, – Рохляков сунул голову с прижатым к уху телефоном в плечи. – Варенька, замотался.
– Замота-ался-я-я? – трубка сбилась на хрип. – Замотался ты, Лёлик, в девяносто третьем с этой кошелкой из Мухосранска.
– Из Нижневартовска, – попытался вклиниться Рохляков.
– Да, хоть из Аддис-Абебы! – взвизгнула жена. – Ты ж ей, суке, цветочки возил аж из самой Москвы на самолете. А жене своей родненькой и сынку своему единственному сосисок не можешь принести из соседнего гастронома.
– Ну, будет тебе, Варь, – Рохляков искоса осмотрелся, не слышит ли кто. – Это ж еще до тебя было. Как говорится, дела давно минувших лет.
– Значит так, Лелик, – зазвучал металлом голос жены. – Без сосисок можешь валить к своей хабалке в Днепропетровск.
– В Нижневартовск, – поправил запищавшую гудками трубку Рохляков.
– Здравия желаю, Леонид Петрович, – козырнул проходящий по коридору полковник.
– Никитин, – остановил его Рохляков. – Дело Позднякова у тебя на контроле?
– Так точно, товарищ генерал, – вытянулся в струнку тот. – У меня.
– Так какого хера тянешь, полковник? – Рохляков побагровел. – Хочешь в Магадан поехать начальником местного управления? Не хочешь? Тогда результаты мне на стол завтра в 15.00. Понял?
– Понял, товарищ генерал!
– А ты говоришь «сосиски», – Рохляков открыл дверь своего кабинета. – Петрищев!
