– Какая она?
– Приятная. Хорошенькая. Сексуальная.
Не думаю, что я когда-либо раньше слышала от него слово «сексуальная», и нервы у меня как будто обожгло. Я умирала при мысли, что он целовал ее. Касался ее тела.
– Ты это делал? – спросила я его.
– Почти. Но нет.
Я испытала облегчение.
– Ты по-прежнему… я хочу сказать, ты хочешь…
Он снова рассмеялся, и на этот раз я знала, что надо мной.
– Ну же, договаривай, – сказал он.
Я закрыла глаза, сердце у меня билось так, что его удары пронизывали мое тело.
– Ты собираешься с ней встречаться? – спросила я. – Ведь Мэриленд не на другом конце страны.
– Нет. Это было бы несправедливо по отношению к ней.
– Почему?
– Потому что все время, пока я был с ней, я хотел быть с тобой.
Я поверить не могла. Я так жаждала услышать от него эти слова!
– Я люблю тебя, – сказала я. Я открыла глаза и уставилась в темный потолок, закусив губу. Ожидая.
– С каких пор? – спросил он. Это был не тот ответ, какого я ждала. Но я хорошо помнила, с каких пор.
– С той ночи, когда мы впервые говорили по телефону. Помнишь? Когда ты говорил со мной, чтобы не давать мне думать о моем сердце, а тебе о твоем…
– Я тоже тебя люблю, – перебил он меня, и внезапно все изменилось.
В ту осень я часто пропускала школу, потому что была слаба и все время болела. Отец всегда очень боялся, когда я уходила из дома на эту «фабрику микробов», как он называл школу. У Тревиса была машина, маленькая старенькая «Хонда» его матери, он забирал книги и после уроков привозил их ко мне. Отцу это не нравилось. Сначала я думала, его беспокоило то, что книги и бумаги попадали ко мне с «фабрики микробов», но потом поняла, что ему не нравилось мое общение с Тревисом. Папа не видел в этом проблемы, пока Тревис был безобидным маленьким ребенком. Теперь он выглядел взрослым мужчиной, и папе он уже не нравился. Когда Тревис пригласил меня в кино, папа не позволил пойти. Мы с ним сидели в нашей «берлоге». Я делала задание по математике, он за компьютером отвечал на письма. Отказывая мне в разрешении, он даже не поднял голову.
– Папа, – сказала я, – мы ведь просто друзья. Здесь нет ничего особенного.
Он снял очки и положил их на стол. Когда он так делал, за этим обычно следовал долгий разговор о том, что мне можно и чего нельзя делать. Так продолжалось годами.
– Детка, – сказал он, – скоро у тебя будет новое сердце, и ты сможешь жить полной, активной жизнью, но до тех пор для тебя главное – сохранять здоровье и не напрягаться.
– Поход в кино с лучшим другом не повредит моему сердцу, – возразила я.
Я редко перечила ему. Отец и доктор приучили меня не спорить. Они научили меня избегать конфликтов и всякого напряжения ради моего больного сердца. Я должна была дышать медленно и повторять про себя слова «мир» и «покой», пока не проходило желание поспорить и побороться. Но за некоторые вещи стоило бороться, и это была одна из них.
– Ты, может быть, и считаешь его своим лучшим другом, – сказал папа, – но я знаю, о чем думают юноши, и он о тебе думает совсем по-другому.
– Нет, не по-другому.
Ложь прозвучала естественно. Я не собиралась позволять ему все мне испортить.
– Мальчики и девочки не могут оставаться друзьями, когда они становятся взрослыми, – сказал он. – Начинают играть гормоны, и дружба становится невозможной. В любом случае, Тревис – неподходящий молодой человек, чтобы тебе им увлекаться.
– Во-первых, никто никем не «увлекается», – сказала я, хотя, когда он произнес это слово, я только и думала о том, как Тревис держал мою руку в кино и как я его потом поцеловала. – Во-вторых, никто не заботится обо мне больше, чем он, кроме тебя, конечно, – добавила я быстро.
