Город полон сюрпризов и тайн. Из машины ну никак их не увидеть и не услышать. Вот хотя бы на улице Чайковского под снегом весь двор рухнул. С чего бы? А оказывается, под двором дровяные подвалы были забытые. Представляете? Лет семьдесят уже про них никто не помнил. А там метров четыреста таинственных подземелий. И что там было, и кто за эти последние десятилетия?
На Лиговке малину воровскую нашли. А там кровати, патефон, ящик водки, какие-то краденые вещи. Мануфактура, как тогда говорили. Комната подвальная. Были даже керосиновые лампы заправлены. Представляете? Воры ушли на дело, стенку задвинули и не вернулись.
На одной из Советских улиц комнатку рабочие нашли. Перегородки ломали, и фьють – лом в дырку улетает. Что такое? Дырку расширили, а там комнатка такая метров в семь. И там вещи. Телефонный аппарат, пальто, шуба, посуда — не бог весть что. Брильянтов и золота не было, а так, вещи. Выяснили, инженер один жил до революции. Вот и схоронил там всё для себя ценное, что не взять.
Столько домов, квартир, комнат. А в каждой судьба человеческая. Да что судьба? Cудьбы. Люди жили. Вот вообще недалеко от меня тут в переулке с зубодробильным названием Друскеникский особнячок такой стоял. Тысячи раз мимо ходил. Удобно так угол срезать.
И что тут?
А вот. Особняк Нарышкиных. И реконструкция всего этого началась. А рядом антикварных магазинов, как на сучке блох. И как-то в один из них два таджика кубок принесли. Антиквар аж за сердце схватился. Серебряный кубок князей Нарышкиных. А все антиквары под подпиской у ФСБ. Ну, он и сигнализирует куда надо. Таджиков в две секунды нашли. Показывай откуда.
Те такие: вот, начальника, мы тут работали. И вот комнату нашли. Фсбшники в особняк бегом. А там таджикская оргия уже. Таджики в неге и похоти на серебряных подносах плов кушают. В винные кубки серебряные пиво «Балтика» разливают. Царские ордена за оборону Шипки примеряют. Тосты произносят. Канделябры зажгли. Тряпки жгут.
Смеются.
Двадцать мешков серебрища. Канделябры, посуда, боевые ордена. Всем стоять-бояться, конечно. Таджиков в пердильник. Искусствоведы с «Эрмитажа» заглядывают, а там, господи, комната между этажами четырёхметровая. Вся с серебром фамильным. Где-то на двадцать миллионов евро. Искусствоведы закатывают глаза и шарят по стенкам, на что бы опереться.
Не верят.
Как потом в газетах написали, Нарышкины брильянты и золото смогли вывезти, а серебро как-то, видать, не получилось. И закрыли комнату. Представляете? Все девяносто пять лет рядом, в сантиметрах буквально, двадцать миллионов.
Эээх, блин. Такие дела тут.
Это официальная версия. А теперь слушайте, как было. Сижу я дома. Что-то делаю. Что не помню, да шнягу какую-то по обыкновению или бухаю. Что я ещё могу дома делать?
Ведь, бывало, соберёшься день в благости провести. И тут обязательно припрутся кунаки или бляди. И накидают в печень напитков. Ну как тут просветиться? Хоть домой не ходи или дверь не открывай.
Но в этот раз пришёл Акрам. Друг-узбек. Я его знаю уже второй десяток лет. Пришёл такой и смотрит на медвежью шкуру, что на стене висит.
А до этого он с этой шкуры у меня когти медвежьи выпрашивал, и я по пьяни их ему подарил. А тут он заявляет:
– Иля, нах, мне надо вольчя писта.
– Э, зачем же, милейший, вам сия диковинка? – светски полюбопытствовал я.
– Дела плохо идут, нах.
– Связь какая, голубчик, между твоими хреновыми узбекскими делами и этим ценнейшим артефактом?
