Конечно же, я нахожусь вне себя. И руки мои заняты. В одной палка, второй опираюсь на стену. С трудом соображаю насчёт перераспределения веса, чтобы взять левой рукой сосуд с раствором. Наконец перемещаю свои восемьдесят килограммов и смотрю… на стакан…
Стакан мне знаком. В нашем доме много посуды. В том числе и стаканов. А гранёный с ободком, в народе – «губастый», имелся в наличии один-единственный. И я его вчера выкинул в мусорное ведро. Неосторожно плеснул в него кипяток, он лопнул и развалился. Так что нет в моём доме гранёных стаканов… И джипов в моём гараже нет… И сумасшедший здесь не это приведение, похожее на индийского киноактёра Раджа Капура, а я, спецназовец-переросток. Стойкий деревянный солдафон, произведённый общевойсковым военным училищем «на-гора» ещё в СССР.
– Исчезни! – говорю я в сторону приведения.
– Сначала выпей, – парирует Раис и вовремя отдёргивает руку с лекарственным раствором, ибо я с силой махаю левой клешнёй, теряю равновесие, и чуть было не падаю на бетонный пол.
Он удерживает меня, подставив свободную руку. Спасённое в стакане лекарство оказывается у моих губ, и я послушно выпиваю… Одним глотком… Противную, испорченную водой и белым порошком водку…
– Подействует минут через пять. Может быть чуть больше… Почувствуешь облегчение, не маши палкой и не бегай за мной… или от меня… Чтобы полностью выздороветь, нужно время… Три-пять дней. А резкая боль пройдёт сейчас…
Раис прислоняет меня обратно к стене.
– Что? Так больно, что рассудок помутился?
– Этот стакан, а он единственный в моём доме, я вчера кокнул! Ты где его взял?
Раис улыбается.
– Я подумал, что ты… того… а ты про стакан? Мария Ивановна свой стакан не «кокала». Это ты свой… в своём временном рукаве…
Полегчало. Боль совсем не исчезает, но уже не рвёт меня на части.
– Хорошо, что мы перешли на «ты», – говорит Раис, засовывая «губастого» в карман пиджака. – А то, понимаешь ли, фамильярности… в данное время… Ты вона, какой матерщинник… Тут на «вы», как бы – не к месту… Мне нужно ввести тебя в курс дела. А ты, Фома неверующий, упрямишься.
– Если ты не призрак, точно палкой огрею!
Раис не отвечает. Покрутившись на месте, обнаруживает валявшуюся возле колеса «Опеля» оброненную мной связку ключей, поднимет, облокачивается на капот и ждёт…
Колено наполняется ватной лёгкостью. От него растекается жар, медленно, по всей ноге. И становится хорошо. После пятиминутной «атаки» – тишина… и блаженство…
– Пошли? – толи спрашивает, толи предлагает Раис.
Я опускаю ногу на пол и слегка «делюсь» с ней весом…
Терпимо. Порядок. Можно путешествовать по дому.
– Я для тебя приготовлю раствор, – говорит Раис, пропуская меня в открытую дверь. – Нужно ежедневно в течение недели принимать по пятьдесят граммов. Лучше всего вечером, перед сном. В спокойном теле во время сна раны заживают быстрее.
– Огурцы тоже – хорошо растут ночью, – совсем не к месту бурчу я.
– Что? А!.. Да-да… Сейчас идём в библиотеку.
Я оглядываюсь и смотрю на «Опель». Надо же! Современные приведения разъезжают на шикарных иномарках.
В зале первого этажа что-то не так.
Во-первых, пахнет духами. Любимый Машей «Шанель» или нечто подобное. В моём рукаве, там, где бронзовый закат, всё провоняло лекарствами.
Во-вторых, кресло, в котором я люблю отдыхать, читать и смотреть телевизор, стоит рядом с диваном, в противоположной стороне комнаты. А на древнем «Панасонике» японской сборки покоится любимая Машина салфетка, ею связанная лет двадцать тому назад. На салфетке хрустальная ваза со свежими цветами. В вазе вода. Я всегда предупреждал своих женщин, чтобы не ставили на телевизор сосуды с водой. Это опасно для приборов с высоким напряжением и для жизни хозяев. Прецеденты этому были.
