Я осталась одна…
* * *
Знаете, какой это, оказывается, кайф – сидеть ночью на кухне с чашкой чая и сигаретой и смотреть в окно? По радио передавали Колтрейна. Его музыка вполне отвечала моему нынешнему состоянию безмятежного покоя!
Ура покою!
Иногда его можно достигнуть не сном, а вот таким расслабленным распиванием чая ночью, под тихий джаз, в полном одиночестве.
Мерзкие физиономии Мещерского со товарищи отошли на второй план. В конце концов, я сдала свой отчет и больше всю эту «гвардию агрессивных дебилов» не увижу. Разве что в страшных снах!
От разлитой в воздухе расслабляющей неги хотелось зажмуриться и полностью отдаться пофигизму. Сон начал побеждать меня раньше, чем я осознала это и приготовилась к сопротивлению.
– Ну и ладно, – сказала себе. – Что ж мне теперь, вообще отказаться от сна? Завтра тоже будет день. И, к моему великому сожалению, рабочий.
Встала, потянулась и поплелась в сторону кровати.
Разобрав ее, залезла под теплое одеяло и начала уплывать в сонное пространство – легко и спокойно, как невинное дитя.
Последнее, о чем я еще успела подумать, было то, что Нещадов как помнился мне идиотом, так им и остался, только теперь стал он каким-то печальным идиотом.
Во всяком случае, радостный кретинизм, который пер из него в школе, куда-то испарился.
– Надо же, – сонно-удивленно пробормотала я. – Жизнь ломает даже нещадовых… В их глазах появляется тень разума или печали. Впрочем, умножающий знание всегда умножает печаль… А может, печаль в его глазах совсем не от знания, а просто оттого, что денег не хватает?
Так и не разобравшись в этом сложнейшем вопросе, я погрузилась в сон.
* * *
Сны у меня бывают разные. То совсем непонятные, а то бывают и пророческие. Только я никак не могу разобраться сразу, какой сон прост, а какой с умыслом, поэтому на всякий случай запоминаю все.
Впрочем, вынуждена признать, что практика эта не срабатывает.
В данный момент мне снилась совершенная чушь.
Я была одета в костюм пейзанки и ангельским голоском распевала известную песенку «Мой миленький дружок – любезный пастушок!». Вид при этом у меня был невинный и трогательный до тошноты. А в роли неверного «пастушка», не соизволившего прийти «плясать», представьте, выступал Нещадов! При этом Нещадов почему-то не нарядился в костюм пастушка, а гнусавил свою партию в тривиальной одежде киллера, правда, при этом к его черной шапочке был присобачен красный бантик, который, как я заподозрила, Нещадов просто-напросто сохранил с первомайской демонстрации. Поэтому, проснувшись, я совершенно спокойно рассудила, что сон сей достоин скорого забвения, поскольку вызван, очевидно, исключительно назойливым присутствием в моих вечерних раздумьях нетленного нещадовского образа.
Посему я предпочла забыть его и не забивать голову ненужной информацией.
За окном вовсю шпарило солнце. Люди тем не менее шли быстро, пряча носы, как кошки, из чего я заключила, что, увы, наступили неизбежные морозы.
Выловив из кучи барахла в шкафу теплый свитер, я натянула его и отправилась на кухню, потому что перенести наступление следующего рабочего дня без кофе была не в состоянии. Я еще просто-напросто не проснулась.
И как раз в тот момент, когда я, исполненная радостных предчувствий, налила кофе себе в чашку, в дверь позвонили.
– Черт!
Сомнений в том, что уж наверняка это не Пенс, у меня не было. Пенс звонит спокойно и уверенно. Этот же трезвон совсем не в его характере… Если, конечно, за Пенсом не гонятся стаи нещадовых с револьверами. Впрочем, он и тогда хранил бы спокойствие, поскольку, по моим личным наблюдениям, вывести Пенса из равновесия удавалось только одному человеку на свете. Не стану из ложной скромности умалчивать, кто этот человек. Конечно, Александра Сергеевна Данич, дай ей господь счастья, здоровья и прочих маленьких радостей!
